Я уже ранее упоминал о причинах
смещения гетмана И. Самойловича (ссылка) и обстоятельствах избрания на его место И.
Мазепы (ссылка), но занимаясь 1-м Крымским походом у меня возникло еще несколько мыслей,
которые, возможно, будут интересны читающей публике. Итак, формальным поводом,
запустившим процесс смещения Самойловича, стал донос на него, поданный Голицыну
17 (7) июля группой представителей казачьей старшины, включая генеральных обозного
Дунина-Борковского, судью Вуяхевича-Высочинского, писаря Василия Кочубея,
есаула Мазепу и др. товарищей. О причинах конфликта среди казачьей верхушки я
уже писал ранее (Самойлович, по сути, сам был виноват, ибо, если по-простому, «Господь
велел делиться»), но само появление именно этого документа и именно в этот
момент было связано, как нам сейчас кажется, не с казачьими междоусобицами, а с
самим Василием Голицыным.
Для начала
давайте обратимся к хронологии. 22 (12) июня армия подошла к реке Конские Воды (современная
река Конка; у Гордона - ручей Конска-вода), где проходила неформальная граница
между Диким Полем и землями Крымского ханства. Здесь выяснилось, что дальше
степь выжжена, и это оказалось полной неожиданностью для русского командования
(куда, спрашивается, смотрела разведка, то бишь передовые дозоры?). Тем не менее армия переправилась на другой
берег и еще 4 дня шла в жару по выжженной степи до реки Карачекрак. В армии
имелось достаточно продовольствия, но запасов воды и фуража сделано не было,
т.к. при подготовке похода планировалось использовать местные ресурсы. Однако выжженная
степь сделала невозможным заготовление конских кормов, и строевые и обозные
лошади к этому моменту уже были сильно истомлены и страдали от нехватки фуража.
С водой тоже начались проблемы: небольшие степные речушки не могли напоить
140-тысячную армию с не менее чем 200-250 тысяч строевых и обозных лошадей. В
общем, 27 (17) июня на берегу Карачекрака собрался военный совет, на котором
решили, что дальше наступать бессмысленно, и надо поворачивать обратно. На
следующий день армия пошла в обратный путь, но не на север, а на северо-запад,
к Днепру, где надеялись найти воды и конских кормов. Занятно, что гонца в
Москву отправили лишь 29 (19) июня из лагеря на речке Янчокрак. На что
потратили два дня? Видимо все договаривались о единой версии произошедшего, и
причины на то были более чем весомые…
Крымский
поход, который задумывался как разгром и покорение Крыма и победоносный
финальный аккорд в многовековой борьбе за
наследство улуса Джучи, и ради которого была мобилизована гигантская армия, на
сбор и содержание которой были потрачены сотни тысяч рублей – оканчивался
бесславным отступлением. Да, армия не потерпела поражения, но цели похода
достигнуты не были, и все силы и ресурсы оказались потрачены зря. К этому надо
добавить начавшиеся падеж лошадей и болезни среди ратных людей. Безусловно, для
прекращения похода были реальные объективные причины, и продолжение марша к
Перекопу привело бы к катастрофическим последствиям, но все это имело малое
значение во внутриполитической борьбе в Москве. Бесславное отступление с
потерями без полевого сражения – это был сильнейший удар как по престижу всего
государства, так и по амбициям и статусу самого Голицына. Он уезжал из Москвы
как великий полководец и будущий триумфатор, а должен был возвратиться без
малейших реальных результатов, и с вопросами о бездарно потраченных деньгах и
людских жизнях. В итоге формальная причина неудачи похода была найдена и всеми
согласована (поджог степи татарами), и 29 (19) Голицын и Самойлович отправили в
Москву по отдельной грамоте с непротиворечивым изложением обстоятельств и
причин неудачи. Однако Голицыну, чтобы спасти свое реноме, нужно было не просто
объяснение неудачи, а конкретный виновник, которого можно было бы обвинить во
всех бедах и ошибках. И такой виновник оказался найден – гетман Самойлович.
Здесь
надо вспомнить непростые отношения (можно даже сказать более прямо – личная
неприязнь) между Голицыным и Самойловичем, корни которых уходят еще в конец
1670х, когда на пути амбициозного молодого Голицына, жаждавшего славы в войне с
турками, встал Григорий Григорьевич Ромодановский, задвинувший его на
вспомогательные роли. Отличится Голицыну в Чигиринских походах так и не
удалось, и максимум чего он достиг – это воевода отдельного полка в 1676 и 1677
гг. Самойлович на тот момент однозначно считался «человеком Ромодановского», и,
хотя он напрямую в этом конфликте не участвовал, но «осадок остался». Гораздо
более серьезные противоречия между Голицыным и Самойловичем возникли при
заключении Вечного мира с Речью Посполитой. Голицын был уверен, что России
необходимо стать частью Европы, а основным противником для нее являются Крым и
Османская империя. В этой связи он рассматривал Речь Посполитую как
естественного союзника, и считал необходимым заключение с ней постоянного мира
(Андрусовское перемирие, завершившее войну 1654-1667 г., было заключено на 13,5
лет), а в перспективе – и союзного договора. Ради этого Голицын готов был пойти
на уступки, в т.ч. и за счет незначительных территориальных уступок на
Гетманщине. Самойлович наоборот,
рассматривал Речь Посполитую как препятствие для объединения левобережной и
правобережной частей Украины, и заключение постоянного мира ставило крест на этих
перспективах. Как следствие он открыто выражал несогласие как в целом с мирным
договором, так и с тем, что он заключается, во-многом, за счет интересов
Гетманщины. Тем не менее, Вечный мир был подписан. Фактически это был не просто
мирный договор, а соглашение о союзе, предусматривавшее начало совместных
военных действий против Крымского ханства не позднее весны 1687 г. Позиция
Самойловича была известна Голицыну, и это только усугубило старую неприязнь. Уже
в ходе самого Крымского похода Голицыну становится известно о скрытом конфликте
между Самойловичем и казачьей старшиной, и он понял, что позиции его старого
недруга очень уязвимы…
Уже
на следующий день после отправки гонца в Москву, 30 (20) июня, Гордон отмечает в
своем дневнике, что по союзному лагерю поползли слухи о том, что в поджоге
степи виноваты казаки, которые
«с попустительства, если не по приказу гетмана,
подожгли траву в степи намеренно, дабы препятствовать нашему продвижению в Крым».
Затем на 17 дней наступает тишина, в отписках Голицына в Москву нет ни малейшего
намека на какие-либо подозрения в отношении казаков и гетмана, во всем виноваты
татары. И вдруг 17 (7) июля появляется упомянутый донос, в котором одним из
пунктов фигурирует как раз обвинение Самойловича в преднамеренном поджоге
степи. Видимо 30 июня был «брошен пробный шар», а затем заговорщики готовили
донос и договаривались между собой. Здесь я рискну предположить, что одной из ключевых
фигур в этой интриге оказался Иван Мазепа. Он был лично знаком с Голицыным,
т.к. несколько раз приезжал в Москву по поручению Самойловича, и между ними
сложились доверительные отношения (именно он передал Голицыну подарки от
гетмана). Вполне вероятно, что именно Мазепа рассказал Голицыну о недовольстве
гетманом, и предложил возложить вину за неудачу похода на него. Голицыну нужно
было доверенное лицо, которое проведет переговоры с представителями казачьей
старшины, и убедит их подписать донос на Самойловича. Мазепа подходил на эту
роль идеально. Он договорился с неформальным лидером старшинской оппозиции генеральным
писарем Василием Кочубеем, и 17-го на свет появляется упомянутое письмо.
В общем,
Самойлович со своими проблемами со старшиной («всему войску неугоден») и
конфликтом с Голицыным оказался идеальным кандидатом на почетное звание "виновника в неудаче похода"… Самое забавное, что в Москве в виновность Самойловича не поверили, но
решили все-таки сместить, чтобы избежать конфликта среди старшины, и да и за
провал кампании кто-то должен же был ответить (не Голицын же...)… Но, повторюсь, всерьез его виновным не
считали, и именно этим был вызван строжайший указ Голицыну доставить
Самойловича с семьей в целости и сохранности в великороссийские пределы – его верную
службу все помнили, и совсем «сдавать» и выдавать на расправу не собирались… Здесь наиболее начитанные знатоки могут вспомнить о Григории Самойловиче - но с ним была совсем другая история. Он, по своей гордыни и глупости, решился на открытый бунт и именно за это был обвинен в измене и казнен. Колебаться можно было, но сугубо в рамках разрешенной амплетуды. Любые попытки вернуться к казачьей вольнице и шатаниям 1650-70х пресекались быстро и решительно. Но об этом я, наверное, напишу в следующий раз.
Как-то
так…
Комментариев нет:
Отправить комментарий