Гадзяцкий С.С. Борьба русских людей Ижорской земли в XVII веке против иноземного владычества

Продолжу выкладывать классиков отечественной истории, на этот раз наиболее детальное на сегодняшний день исследование военных действий в Ингрии во время Русско-шведской войны 1656-1658 гг.: Гадзяцкий С.С. Борьба русских людей Ижорской земли в XVII веке против иноземного владычества// Исторические записки. М., 1945. Т. 16. С. 14 – 57.

The best Russian research about the fight in the Ingermanland during the Russian-Swedish war 1656-1658 by Gadziatskiy.

БОРЬБА РУССКИХ ЛЮДЕЙ ИЖОРСКОЙ ЗЕМЛИ В XVII ВЕКЕ ПРОТИВ ИНОЗЕМНОГО ВЛАДЫЧЕСТВА

Ingermanland 1678
(link to the image in high resolution, 32 MB)

Ижорская земля получила свое название от населявшего ее племен ни ижора. Первоначальные места расселения ижоры находились в райо­не реки Ижоры, впадающей с левой стороны в Неву в среднем ее те­чении. В дальнейшем поселения ижоры заняли весь левый берег Невы: Во всяком случае, в новгородские времена Ижорской землей называ­лась территория, простиравшаяся по левому берегу_> Невы от Ладож­ского озера до Финского залива. С течением времени название Ижор­скои земли распространилось и на соседнюю с ней Вотскую землю, территория которой охватывала побережье Финского залива от устья Невы до устья Наровы.

В XVII веке Ижорской землей называлась уже область, включав­шая прежние Ижорскую и Вотскую земли. У шведов она была известна под названием Ингерманландии. Будучи захвачена в XVII веке шведа­ми, Ижорская земля была разделена на четыре лена - Ивангородский, Ямской, Копорский и Нотеборгский, которые все вместе составили ге­нерал-губернаторство Ингерманландию (General-Gouvernementet Ingermanland). Местопребыванием генерал-губернатора была Нарва[1]. Обра­зованные шведами лены соответствовали старым русским администра­тивным делениям края — уездам Ивангрродскому, Ямскому, Копорскому и Ореховскому, входившим в состав Вотской пятины.

Племена, давшие название Вотской и Ижорскои землям, уже в пер­вые века существования Новгородского государства жили на территории, густо заселенной новгородцами. Голод и бедствия, причиненные, длительными войнами и беспрестанными нападениями шведов и немцев, сильно уменьшили численность води и ижоры. В конце XV века, как это показывают писцовые книги, русские составляли основное населе­ние Ореховского, Копорского, Ямского и Ивангородского уездов. В те­чение XVI века положение не изменилось. Несмотря на то, что Ижор­ская земля была захвачена в 1581 г. шведами и вернулась в Москов­ское государство в результате военных действий 1590 г., она продол­жала оставаться областью с преобладающим русским населением.

Географическое положение Ижорской и Водской земель издавна определяло чрезвычайно важное значение их для Новгорода, а после его присоединения к Москве — и для всего Московского государства. Через Вотскую и Ижорскую земли пролегали, пути; связывавшие Русь с Западной Европой. Вместе с тем эти же земли прикрывали Русь от нападений немцев и шведов. Таким образом, в течение многих столетий край имел исключительно важнее экономическое и стратегическое значение.    

Швеция, стремившаяся к безраздельному господству на Балтийском /14/ море, всячески старалась отбросить от него русских, лишить их тог» «окна в Европу», которое им принадлежало издревле. В конце XVI века шведам удалось на некоторое время захватить в свои руки Ижорскую землю, однако Тявзинским договором 1595 г. они были вынуждены от нее отказаться. Воспользовавшись тяжелым положением Московского государства в начале XVII века, шведы вторглись в Новгородскую область и вновь захватили Ижорскую землю. Население оказала им упорное сопротивление, города выдерживали длительные осады и кровопролитные штурмы, крестьяне вели непрерывную партизанскую[2] борьбу. Установить свое господство в Ижорскои земле шведам удалось лишь значительное время спустя, после того как они завладели Новгородом и другими частями Новгородской области.

Повсеместная героическая борьба русских с захватчиками привела к тому, что шведам пришлось отступиться от Новгорода, Старой Руссы, Порхова, Гдова и Ладоги, но все же Ижорскую землю они удержали в своих руках. Столбовский договор 1617 г. отдал Ивангородский, Ям­ской, Копорский, Ореховский и Корельский уезды шведам. Русские лишились выхода к морю. Жизненно необходимые экономические, поли­тические и культурные сношения с Западной Европой в значительной мере попадали под своекорыстный и враждебный иноземный контроль. Кроме того, в захваченном шведами крае жили русские люди, и судьба их не была безразлична для Московского государства. Все это заста­вило правительство царя Алексея Михайловича сделать попытку про­биться к Балтийскому морю, причем в задачи предпринятой им войны . входило и освобождение от чужеземной власти населения Ижорской земли и Карелии.

По условиям Столбовского договора, служилые люди с их семьями я слугами, городское население и монахи имели право в течение уста­новленного двухнедельного срока перейти за рубеж, на русскую сто­рону. Не имели права выселиться из Ижорской земли лишь сельское духовенство и «пашенные люди», т. е. крестьяне, и бобыли. Однако шведы нарушили эти условия и всеми мерами препятствовали выходу русского населения из Ижорской земли, не останавливаясь перед са­мым грубым насилием.

Положение населения Ижорской земли под властью шведов было» чрезвычайно тяжелым. Край был разорен вражескими войсками во вре­мя военных действий. После окончания войны на население Ижорской земли легло тяжелое бремя податей и повинностей, из которых тяг­чайшими были рекрутчина и содержание расквартированных в крае войск. Налоговое бремя было тем тяжелее, что в Карелии и Ижорской земле шведы отдавали взимание всех доходов, шедших в казну, на откуп частным лицам. Положение колонизуемой далекой окраины, ка­кое занимала Ингерманландия в шведском государстве, создавало для коренного населения невыносимые условия. Ко всему присоединялся религиозней гнет. Население, оказавшее упорное сопротивление во вре­мя войны и насильно задержанное в крае, который перешел к чужеземной власти, не хотело подчиниться навязанной ему участи и про-, должало вести борьбу. Борьба эта носила разные формы: здесь были и пассивные виды сопротивления — побеги, и попытки легальной борь­бы в виде апелляции к королевской власти, и активные действия с оружием в руках в годы русско-шведской войны середины XVII века[3]. /15/

Борьба населения ижорской земли причин иноземного гнета была в. сущности борьбой русских крестьян и посадских людей с немецкими рыцарями и бюргерами. Уже с первых лет пребывания под властью Швеции Ижорская земля стала подвергаться онемечиванию. Густав Адольф стремился колонизовать край немцами, которые должны были сменить коренное русское население и создать для Швеции прочную опору на границе Московского государства. В результате призыва к переселению, обращенного к немцам, и предоставленных им манифестам от 16 октября 1622 г. значительных привилегий и льгот, из раз­личных областей Германии, особенно из Мекленбурга, в .Ижорскую землю направлялся поток обедневших дворян, ремесленников и купцов. Немецкая дворянская голь получала в Ижорской земле значительные поместья. Гиппинг называет Георга Рорк из Бранденбурга и Класса Верденгофа из Бремена, получивших от Густава Адольфа поместья в Ижорской земле[4]; он указывает также на наличие в позднейшие времена, среди населения края, жителей с немецкими дворянскими фами­лиями. Эти жители, по мнению Гиппинга, являются потомками дворян, выходцев из Германии. Гиппинг считает число их незначительным[5]. Ему, однако, не были известны шведские писцовые книги Ижор­ской земли 1618—1623 гг. Между тем, из названных книг видно, что уже в первые годы шведского владычества ряд владений в Ивангородском, Копорском и Ямском уездах были переданы немцам. Среди них упоминаются Иоган Меллер[6], Франц Дитмар[7], Иоганн фон Гамбург⁵, Ганс Брокель[8], Богуслав Розен[9] и др. Богуслав Розен был Ревельским купцом, ссужал шведскую казну деньгами, за что получил дворянство и имения. Сделавшись ландсгевдингом, т. е. наместником Ингерманландии, он взял в аренду сбор доходов казны в Ивангородском, Ямском и Копорском уездах[10]. Деятельность его в этом направлении была столь жестока и корыстна, что население обратилось к королю с
просьбой о защите от свирепого ландсгевдинга. Розен видимо перешел
все допустимые пределы, и его пришлось отстранить[11].       

Изучение материалов шведских писцовых книг приводит к заключению, что Гиппинг недооценивал размеры немецкого дворянского землевладения в Ижорской земле. Правда, наряду с немецким земле­ владением в Ижорской земле существовало и шведское, а также зем­левладение ошведившихся и онемечившихся русских дворян и детей боярских.

Обязательным условием для немецких дворян получавших имения в Ижорской земле, была обработка полученных имений трудом немецких крестьян. Густав-Адольф намеревался таким образом создать в крае немецкое крестьянское население, но из этой попытки ничего не вышло. Немецкие крестьяне в крае не появились, и объектом феодальной эксплоатации в дворянских имениях оказалось коренное население Ижорской земли, в первую очередь русские   крестьяне и бобыли[12].

Все это находит подтверждение и в русских документах того времени. В грамоте воеводе князю Григорию Петровичу Ромодановскому в Новгород от 17 июня 1624 г. прямо указывается, что «в Иванегородцкой ив Орешковской и в Ямской и в Копорской уезды привели они [шведы.— С.Г.] немец из-за моря и деревни у русских людей отняли и отдали немцом»[13].

Но если ничего не вышло с созданием немецкого крестьянства, то в отношении городов колонизационные мероприятия Густава-Адольфа увенчались, успехом. После Столбовского мира произошло быстрое онемечивание городов Ижорской земли. Гиппинг указывает, что пере­селившиеся в Ижорскую землю немцы, «не исключая и крестьян, мало-помалу обращались к торговле, во всех отношениях приносившей более прибыли, чем земледелие... они разместились по городам: Нарве, Ниену, Копорью и Выборгу». Размеры онемечивания городов были столь велики, что немецкий язык в Ижорской земле и так называемой «Старой Финляндии» вытеснил шведский[14].

Манифестом 17 июня 1632 г: поселению в устье Невы были дарова­ны привилегии, превращавшие его в город. Уже в это время, т. е. в самый момент возникновения, значительную часть жителей Ниешанца составляли немцы, а к 1649 г. число их настолько возросло, что они получили от короля разрешение построить в Ниене свою особую цер­ковь и определить к ней пастора[15]. С этого времени в Ниеншанце, на­ряду со шведским, существовал особый немецкий приход. Русское посадское население терпело постоянные притеснения со стороны немецких бюргеров. Всякого рода сборы и повинности, ложив­шиеся на городское население, развёрстывались между всеми жителя­ми, в том числе и русскими, но привилегии на русских не распростра­нялись, так как немцы обращали эти привилегии исключительно в свою пользу[16]. В Нарве русским запрещено было селиться в городе. Для постройки домов им отвели Ивангород, бывший на положении Hakelwerk'a Нарвы, т. е. слободы, на которую не распространяются городские привилегии[17]. Русское посадское население обращалось к королевской власти и даже получало особые, жалованные грамоты, предоставлявшие им некоторые привилегии, как, например, грамота от 20 ноября 1654 г[18]. Однако самый текст этих грамот показывает, какое исключительно привилегированное положение   создали себе немецкие «ругодивцы-боргары» в ущерб русским[19]. На самом деле привилегии жалованные русским посадским и торговым людям, оставались на бу­маге. После упомянутой жалованной грамоты 1654. г. подобные же были выданы 4 июля 1662 и 29 ноября 1664 г[20]. Необходимость повторных грамот указывает на их малую действенность.   

Вообще расчеты шведов, привлекавших немцев, в Ижорскую землю, на то, что они получат в немцах   опору, не оправдались.   Немцы не считались, с королевской властью и делали, что хотели. В крае царили произвол и насилие, и он пришел в состояние крайнего упадка. Положение представителей шведской   власти   в   Ижорской земле ярко обрисовано в описании генерал-губернатором Флемингом своего первого въезда в Нарву в 1620 г. «Бургомистр,— рассказывает Флеминг,— со всем магистратом и гражданами выстроились для встречи меня совершенно пьяные. Некоторые граждане стреляли весьма /17/ неосторожно мне в честь, хотя я строго запретил это, и таким образом за­стрелили мою собаку, которая бежала возле моего стремени; менш самого бог сохранил однако-жь»[21] - меланхолически добавляет высший представитель шведской королевской власти в крае.     

Донося о состоянии страны, генерал-губернатор   Ингерманландии Густав Горн писал королю в 1655 г., что в крае все идет вверх дном; духовенство во вражде со светскими, закон и право совершенно забыты.

Происходит это от того, что местные чиновники угождают нескольким магнатам, поделившим между собой страну, а не заботятся об интересах короны. Характеризуя   создавшееся   положение,   Горн   писал: «Крепости Нотеборг; Кексгольм, Ивангород, Нарва обветшали. Многие  люди, живущие в. деревне, имеют лучшие ворота у своих дворов, чем те, которые я нашел здесь в королевских крепостях.   Солдаты ходят босиком и голые. Из девяти месяцев они   получили деньги лишь за один»[22].          

Тяжелое положение населения Ижорской земли вызвало массовое бегство его в пределы Московского государства. Возникнув в первые же дни после заключения Столбовскйго договора, стихийное движение русского населения за рубеж, в русские земли, росло, чем дальше, тем больше.

Некоторые статьи Столбовского договора допускали толкование их в том смысле, что все перебежчики подлежали выдаче властям той страны, из которой они бежали. В силу этих обстоятельств вопрос о перебежчиках стал большим и постоянным вопросом в дипломатических сно­шениях Швеции с Россией в первой половине XVII века.

Любопытно, что шведы сами указывали причины бегства населения Ижорской земли: «...первое для веры, другое — для языку и своей при­роды, третье — от большие в податех тягости»[23], к чему присоединялся еще насильственный набор в солдаты. Размер движения, характери­зуется тем, что число перебежчиков достигало 50 тыс. человек, при чем эта цифра фигурирует и в русских документах. В одних только именных Списках перебежчиков, составленных шведами, значилось до 10 тыс. человек[24].       

Московское правительство рассчитывая на заключение союза  со Швецией против Польши, стремилось создать видимость неуклонного выполнения постановлений Столбовского договора о перебежчиках. На места рассылались строгие указы с запрещением принимать пере­бежчиков под страхом жестокого наказания[25]. «Воеводы должны были устраивать на границе заставы, чтобы воспрепятствовать переходу пере­бежчиков. Время от времени небольшое число их даже выдавали шве­дам»[26]. Но меры против перехода рубежа имели более или менее реальное, значение лишь на границе, отделявшей Ижорскую землю от Гдовского уезда, Сомерской волости, Новгородского и Ладожского уездов. Далее на север застав не было, и перебежчики со шведской территории массами беспрестанно двигались в Заонежские и Лопские погосты огибая Ладожское озеро или переправляясь через него к ре­ке Свирь[27]. Однако и там, где заставы существовали, они не могли /18/ остановить тяги в русские земли русского крестьянства и русских по­садских людей, находившихся под гнетом иноземцев.          

Вот характерный случай - один из многих. Стрельцы, стоявшие на Зверинской заставе 5 мая 1631 г., показали, что ночью приходили к заставе «Копорского уезду русские люди три крестьянина да жонка,а просились в... великого государя сторону... сказывали — бежат де они из-за рубежа... от немецкого от великого насильства и от нало­гов». Крестьяне эти говорили, что им «от тово насильства жить немочно» и что «хотя де им на Руси и кажненным быть, только б с по каяньем»[28].

Вообще, новгородские воеводы получали частые вести о массовом намерении русских крестьян и посадских людей Ижорской земля перейти рубеж, о том, что на заставы приходят из-за рубежа «русские люди многие и просятца на государеву сторону»[29], о том, что «в Иван-городе, Яме и в уездах» русские люди говорят «всем з женами и з детьми бежать в государеву сторону и хоти де их государь велит пе­ревешать и им де хоти попов дадут покаятца»[30].

Постоянно подымавшийся в шведско-русских дипломатических сношениях вопрос о перебежчиках привел к отправлению в Стокгольм специального русского посольства, имевшего задание разрешить этот вопрос. Длительные переговоры посольства, возглавлявшегося окольничим Борисом Ивановичем Пушкиным, закончились договорной записью от 19 октября 1649 г. Русские обязались уплатить за перебеж­чиков, перешедших рубежи в период от Столбовского мира 1617 г. по 1 сентября 1647 г., 190 тыс. руб.[31]

Обе стороны обоюдно обязались выдать перебежчиков, перешедших границу после указанной даты, и неуклонно соблюдать постановление об их выдаче на будущее время[32].

Договорная запись 1649 г. ликвидировала на время вопрос о пере­бежчиках, но вопрос о русском населении Ижорской земли она не раз­решила и разрешить не могла. Жившие е Ижорской земле русские крестьяне   и   посадские   люди продолжали   испытывать   немецкий гнет.

В 1654 г. началась война Московского государства с Польшей из-за Украины и Белоруссии.   Военные действия были весьма успешны. Польша находилась в тяжелом положении.   Стремление московского правительства к союзу со Швецией против Польши теряло свой смысл, тогда как необходимость выхода к морю ощущалась со времени тяжелого Столбовского мира с неизменной остротой. Отторгнутые Ижорская земля и Карелия ждали освобождения; население   их, находившееся, под чужеземным гнетом, взывало о помощи.          

Между тем действия Швеции приносили новые нарушения русских интересов. Воспользовавшись Ослаблением Польши, Карл X вмешался в войну; занял Варшаву и объявил себя польским королем. Шведские отряды, не встречая достаточного  сопротивления, занимали города в  Литве, причем вторглись и в завоеванные   уже   русскими   места[33]. Австрия, Голландия   и  Дания склоняли Московское правительство начать войну со Швецией.       

Война разгорелась в 1656 г.   Весной этого   года , русские войска двинулись в трех направлениях: главные силы шли походом в /19/ Ливонию через Смоленск, Витебск и Полоцк; одновременно большая ар­мия выступила по направлению к Дерпту (Юрьеву Ливонскому), а от­дельные отряды начали действия в Карелии и Ижорской земле.

Движение главных сил сопровождалось рядом крупных успехов. Был; взят штурмом Динабург (Двинск), имевший важное стратегиче­ское значение. Вскоре последовало и взятие чрезвычайно сильно укрепленного Кокенгузена. 21 августа русское войско подошло к Риге и начало осаду[34]. Осада, однако, не могла увенчаться успехом, так как русские не имели флота, способного действовать с моря. Рига оставалась не блокированной с моря и получала таким образом, снабжение и подкрепления[35]. Накануне штурма города русские войска подверглись внезапному нападению и понесли значительный урон. Эта неудача была следствием измены части иностранных офицеров, служивших в русских полках иноземного строя. Они предупредили осажденных о готовящемся штурме и указали место, где у русских были расположены склады продовольствия и боеприпасов[36]. Наступившая осень и распутица затрудняли снабжение русских войск, находившихся далеко от своих баз. Осада была снята. Отход многочисленной русской армии в тяжелых условиях осеннего бездорожья, через обширные пространства вражеской и недавно- завоеванной территории, опустошенные войною, был совершен в полном порядке с ничтожными потерями о людях и вооружении.  

Действия русских войск под Дерптом (Юрьевом Ливонским) увенчались полным успехом. 12 октября 1656 г. Дерпт сдался. Таким образом, к зиме 1656/57 г. вся восточная и часть южной Лифляндии оказались в руках русских. Господствовавшие в ней крепости Кокенгузен, Динабург, Дерпт, Нейгаузен и Мариенбург были заняты сильными гар­низонами, укреплены и обильно снабжены продовольствием и боепри­пасами.

Ко времени открытия военных действий в районе Ижорской земли и Принаровья шведы успели провести ряд подготовительных мероприя­тий. Уже в сентябре 1655 г. военные власти потребовали направления на работы по улучшению нарвских укреплений 500 горожан. Город­ской совет Нарвы выделил. 200 человек и отпустил средства на наем еще 100 рабочих. Расходы были разложены и   на русских  жителей.

Выступавший от их имени в городском совете Петр Белоус указывал, что русское население разорено, во всех домах большая бедность, и если выполнить решение совета, то оно впадет в полную нищету. Но защита Белоусом интересов русского населения успехом не увенчалась[37].

Рижский губернатора командующий шведскими войсками Магнус Делагарди разослал обращение к населению, которое пасторы и долж­ностные лица должны были прочитать у кирок. Пугая татарами, и казаками, Делагарди приказывал организовать оборону силами местного населения. Дворовым людям и крестьянам предоставлялось, выбирать себе капитанов, поручиков и капралов, причем было обещано за
верную службу: капитанам — пожалование поместьями, дворовым и крестьянам — льготы на шесть лет[38]. /20/  

Одновременно с попытками организации отрядов крестьянской самообороны в Ижорской земле шел принудительный набор рекрутов[39]. Ополчение Ингрии было возвращено в свою провинцию и распределе­но по гарнизонам[40]. Ядро ополчения составляло местное дворянство, как мы знаем, сильно онемеченное. Дворянство Эстляндии, сплошь немецкое, выставило от себя значительный отряд кавалерии[41]. Наемные войска шведов, достигавшие большой численности, также состояли в значительной части из немцев[42]. Таким образом, русским по существу предстояло сражаться с немцами.

В отряды самообороны русское население Ижорской земли не шло. Оно готовило восстание и настойчиво просило помощи у царских вое­вод. Так, например, еще до начала военных действий ивангородец, торговый человек Афанарий Сосна, и другие ивангородцы говорили «тайным обычаем» псковичу Латышеву, бывшему в Нарве по своим торговым делами «только б де им иванегородцом был подлинный ве­дом, что твои, великого государя, ратные люди под неметцкие городы войною.и для осады будут, и они-б де, иванегородцы, тебе, великому государю, город Ругодив очистили своими головами до твоих, велико­го государя, ратных людей приходу»[43]. Самое открытие военных действий было ускорено обращением крестьян Ижорской земли к воеводе Петру Потемкину, стоявшему с войсками у рубежа в районе Лавуйского острога. Крестьяне просили спасти их от шведской рекрутчины[44].

Русские воеводы внимательно следили за тем, что делается у шведов. Опрашивая перебежчиков и посылая лазутчиков, они получали в общем правильные сведения о положении дел у шведов, хотя некоторые из этих сведений преувеличивали возможности противника. Важные сведения были получены от упоминавшегося нами псковича Латышева. Он рассказал, что 19 мая в Нарву к генерал-губернатору прискакал королевский гонец. По наблюдениям Латышева, генерал-губернатор, получив депешу, в тот же день выехал в Орехов и Коелу для сбора солдат. Приехавший в это время в Нарву из Москвы «любской немчин Яган Фангорн», видимо рассказал о приготовлениях
русских к войне, так как после его приезда жители Нарвы стали
укреплять город — рыть ров и делать вал. Вместе с тем угнетение и
преследование русских подданных короля возросло еще больше: «иванегородцов лутчих руских людей Якова Павлова сына Белоусова, да Петра Китаева посадили в Ругодиве в тюрьму». Местные власти собирались, по словам Латышева, посадить в тюрьму и других наиболее богатых ивангородцев и, разоряя их, правили на них «многия деньги солдатом на жалованье»[45]. Сведения Латышева о гонениях подтверждали и cами ивангородцы, бежавшие за рубеж в русскую сторону. По их, показаниям, в тюрьму было заключёно до 50 русских купцов из Иван-города, причем в городе было объявлено, что каждый ивангородец, который станет сноситься с русскими, будет казнен[46]. Репрессии беспрерывно нарастали, и другие перебежчики, несколько позже, в конце июля, сообщили, что число посаженных в тюрьму ивангородцев пре­вышает 100 человек[47]. /21/

О недоверии к русскому населению Ижорской земли, о его сношениях с соотечественниками за рубежом и о репрессиях по отношению к нему говорят и шведские источники[48].

Результаты не замедлили сказаться. Уже в начале июля ивангородские перебежчики показывали, что из Нарвы и из Ивангорода «середние и молотчие русские люди разбежались... в Новгородской и Гдовской уезд и в розные места», так что «в Ругодиве остались немногия русския молотчие люди»[49].

После того как разрыв со шведами стал явным, воеводы порубежных городов получили приказ снять заставы и отменить все меры, препят­ствовавшие переходу в русские земли. Эго значительно способствова­ло увеличению числа бежавших. Перебежчики могли теперь перехо­дить русский рубеж, не опасаясь выдачи; более того, они встречали радушный прием. Начальнику отряда, посланного к рубежу, было предписано крестьян, которые «из Иванегородцкого, Ругодивского и иных свейских городов и уездов» станут переходить в Гдовскйй уезд и Сомерскую волость, принимать «з жонами и з детьми и со всеми их животы», обнадеживая льготою. Вообще начальник порубежного отряда должен был по отношению к перебежчикам «держать ласку и привет» и отпускать дальше туда, где кто захочет жить, не допуская, под страхом смертной казни, ограбления и насилий над ними[50].   Следует подчеркнуть, что все это относилось не только к русским, но и к перебежчикам-латышам.           

В Москве знали настроения зарубежного населения. Воеводы приграничных городов и войск, предназначенных для ведения военных действий, имели предписание использовать зарубежное русское население Ижорской земли в борьбе с неприятелем. Дело шло не только о собирании данных относительно численности, расположения и передвиже­ний шведских сил, состояния крепостей и других военных сведений, но и об организации восстания против шведов.          

Действуя в соответствии с инструкцией, псковский воевода князь Иван Андреевич Хилков «тайным обычаем» порознь говорил с богаты­ми ивангородскими перебежчиками, находившимися во Пскове, что­бы они послали от себя в Ивангород русских людей —горожанина, и крестьянина, «кому они все верят». Эти посланные должны были проведывать в Ивангороде «про всякие вести», сообщать о них боярину и воеводе князю Алексею Никитичу Трубецкому и склонять людей к восстанию, наговаривать «свою братью русских людей тайным обычаем», чтобы они сдали город и впустили войска князя А.Н.  Трубецкого. Из этой попытки, на первых порах ничего не вышло.^; Ивангородские купцы отвечали Хилкову, что сами они ехать не могут, так как шведы их знают и немедленно   казнят,   если они появятся, в Ивангороде или Ругодиве; что же касается других ивангородцев, то богатые засажены шведами в тюрьмы, средние и, бедные разбежались, а с «осталыми русскими молотчими людьми о таком великом деле говорить им нельзе и ненадежно». После разговора с купцами Хилков из осторожности перевел их на посадский двор, где они и жили под караулом, пака не были освобож­дены[51], по челобитью их родственников, приехавших в Псков несколько позже[52]. В связи с приездом последних Хилков получил разъяснение, /22/ что перебежчиков следует впредь отпускать, давая на поруки, «а по ко­торых порук не будет, не отпускать — велеть промышлять торгами в городе»[53]. В данном случае речь шла о перебежчиках-горожанах, крестьяне же перебежчики таким ограничениям не подвергались.

Больше успеха имели сношения с зарубежным населением воеводы Петра Потемкина. Ходившие от него в Ореховский уезд «верные и ведомые люди» подговаривали «православных христиан» присоеди­ниться к русским войскам и чинить промысл «над свейскими немецкими людьми»[54]. Эти переговоры сказались позднее, когда начались военные действия. Участие зарубежного населения в борьбе с неприятелем
имело большое значение.

Как мы уже указывали, главные силы русских двигались в направ­лении на Ригу и Юрьев Ливонский. В приморском районе театра воен­ных действий русских войск, кроме отряда Петра Потемкина, стоявше­го на реке Лавуе, почти не было. Воеводы пограничных городов в своих донесениях постоянно жаловались на малолюдство гарнизонов. Псковский воевода князь И. А.. Хилков доносил в конце июня, что  в городе осталось всего лишь человек с триста стрельцов, которые «стоят по городу беспрестанно по караулом». Назначенные первона­чально во Псков дворяне и дети боярские — псковичи, пусторжевцы и невляне, псковские казаки, отставные дворяне и дети боярские вместе с одним из приказов псковских стрельцов все были высланы по указу в полк князя А. Н. Трубецкого[55].

Такое же положение было и в Новгороде. Новгородский воевода боярин князь И. А. Голицын писал в августе, что   «всяких чинов... служилые ратные люди» высланы из Новгорода   на службу в полки бояр и воевод Трубецкого с товарищами[56]. Жаловался на малолюдство и гдовскйй воевода[57]. Вместе с тем двигавшийся на Псков и далее на Юрьев Ливонский князь А. Н. Трубецкой выслал на ивангородский рубеж только небольшой отряд под командой псковича Федора Шаблыкина. Этот отряд должен был защищать Гдовскйй уезд и Сомер­скую волость и вместе с тем прикрывать с правого фланга движение армии Трубецкого. Отряд насчитывал всего лишь сотню невельских конных казаков да 100 человек сомерских солдат под командой капи­тана. Вследствие малочисленности отряда Шаблыкину было предписано усилить его собрав в Сомерской волости солдат-нетчиков, не явившихся на службу, а также и крестьян, «у которых есть ружье»[58]. Недостаток ратных людей заставлял   усиленно привлекать к обороне местное население. Дело не ограничилось сбором в отряд Шаблыкина крестьян, имевших, оружие. Воеводы Пскова, Гдова, Нов­города стягивали окрестное население в город на случай осады. Это население вместе с гарнизоном и посадскими людьми несло караулы по городу и ездило в разведку «в отъезжие сторожи». Гдовский воевода, получив 700 мушкетов для раздачи уездным людям, вооружил 200 человек из числа их. Эти люди   усилили   гарнизон   крепости и несколько позже были отданы для обучения   подполковнику   солдатского строя Еремею Росформу[59].

Еще большее участие в обороне приходилось принимать городскому населению. Посадские люди «беспрестанно» стояли по городу в /23/ карауле[60]. После начала военных действий новгородскому воеводе было предписано «посатцкях людей детей и братью и подсоседники переписать, чтоб были все с ружьем, а кому не в силу пищаль, и у них была рогатина или бердыш или   топор на долгом топорище, чтобы впредь на посаде никакой человек без ружья не был»[61].

Местное население привлекалось не только в ополчение, но и в со­став постоянных воинских частей; из него комплектовались новые сол­датские и стрелецкие полки.

Выше мы уже упоминали о крестьянах, которые были отданы в обучение подполковнику Росформу. Они были мобилизованы в поряд­ке набора «пятого человека» из крестьян монастырских и дворцовых земель[62]. Независимо от этого происходил «прибор» вольных людей в стрельцы. В 1656 г., например, было предписано «прибрать» стрельцов во Пскове[63].

Военные действия в Ижорской земле были согласованы с действиями отрядов, направленных из Олонца, в обход Ладожского озера, в Западную Карелию.

Наступление русских войск было встречено карелами с большой радостью. Повсюду карельские крестьяне восставали против своих господ и присоединялись к русским. Русскце осадили город Корелу (Кексгольм), но не смогли его взять. Осенью они вернулись в Олонец; вместе с ними из Западной Карелии вышли огромные массы карелов[64].

В самой   Ижорской земле   военные   действия   начались 3 июня. Петр Потемкин перешел рубеж, блокировал Орехов и двинулся к Ниеншанцу. Местное население из разных погостов присоединялось к отрядам Потемкина и вместе с ними сражалось с неприятелем. По показаниям шведских источников, войска и восставшие   крестьяне   жгли дворянские усадьбы и кирки,, не трогая населения,   переходившего  в русское подданство. 6 июня Потемкин подошел к Ниеншанцу, с налета взял его, разрушил и сжег. Отойдя к Орехову,   Потемкин продол­жал Энергичные действия. 10 июня   отряд под   его   командованием, посаженный на суда, захватил на Ладожском озере в плен коменданта Кексгольма Роберта Ярна. На следующий день Потемкин с 600 чел. казаков, стрельцов и солдат снова выступил в поход, а вскоре  затем отправил в Ореховский и Корельский уезды отряд под командой Силы Потемкина и в Копорский   уезд — под начальством Ивана Полтева. Все они имели, задачей приводить  жителей к присяге. 22 июля ходил с ратными людьми на судах в море сам Потемкин. У острова Котлина произошел бой с неприятелем. Русские «полу-корабель взяли и не­мецких людей побили...и языка поймали начального человека, капитана Ирека Дальсфира, 8 человек солдат и наряд и знамена поймали, а на Котлине острове латышане деревни высекли и выжгли». Через неделю, 29 июля, у Потемкина снова был бой с противником, разыгравшийся в 20 верстах от разрушенного Ниеншанца. Противник был разбит[65]. /24/

Несмотря на все эти действия, осада Орехова   продолжалась без перерыва. В укреплениях, возведенных для осады, находилась опера­тивная база Потемкина. В район Ниеншанца   и   морского побережья были высланы Сила и Александр Потемкины. Первому из них при­шлось вынести нападение сильного отряда шведов, о чем он донес 18 ав­густа. Отряд Полтева, стоявший в это время  в Ижорском   погосте Ореховского уезда для охраны православного населения, также под­вергся нападению. Густав Горн со значительными силами и артиллерией 23 августа   обрушился   на   острожек,   в   котором   засел  Полтев с 250 чел. казаков и солдат. Все приступы были отбиты, и Горн, понеся большие потери, отступил. Острожек, подвергшийся нападению Горна, был построен восставшими крестьянами.   На   помощь им   и Полтеву поспешил сам Потемкин, но еще до его прихода Горн отступил даль­ше в Дудоровский погост. Потемкин выслал туда 200 донских казаков, которые имели стычку с неприятелем и привели языков.   Полученные от них сведения о концентрации больших сил противника, увеличенных прибывшими наемными отрядами, побудили Потемкина отойти к Оре­хову. Этим воспользовался   Горн  и на развалинах оставленного рус­скими Ниеншанца построил   несколько новых укреплений, снабдив их небольшим гарнизоном[66].

В августе началась активизация военных действий шведов и на других участках Новгородской и Псковской границ, начиная с Каре­лии. Малочисленность ратных людей в Новгороде, Пскове и Гдове создавала этом районе с первых дней войны напряженное положе­ние, которое усиливалось вестями, шедшими из-за рубежа.. Уже в 20-х числах июня крестьянин, посланный старостами Сомерской волости под Нарву для собирания вестей, сообщил о наборе рекрутов в Нарвском уезде, прибытии в Нарву на судах пехоты и о предполагаемом нападении на Гдовский уезд и Сомерскую волость[67].

Через несколько дней после вестей, принесенных сомерским крестьянином, 23 июня, в Гдов прибежал из острожка   на   берегу   Наровы стрелец, который рассказал, что, в   Сыренск-город, расположенный в истоке Наровы, пришло из Нарвы пополнение человек в сто. По пути в Сыренск этот отряд захватил ладью с товаром и солью   печерянина Ивана Выморского[68]. Высланные из Новгорода разведчики   доносили также, что в порубежных шведских деревнях  в   Ивангородском, Ямском и Копорском уездах стоят собранные  «ратные  люди и латыши человек по сту и по двесте и по триста и больши», готовясь произвести нападение на Новгородский уезд[69]. По словам русских перебежчиков, в Ивангороде и Нарве насчитывалось до двух тысяч человек шведского войска[70]. Все эти известия побудили князя Трубецкого усилить заслон, прикрывавший подступы к Гдовскому уезду  и  Сомерской во­лости. В Гдов был послан отряд  под   командой   новгородца Федора Нащекина, насчитывавший 300   человек дворян   и   детей боярских, 100 луцких казаков и 100 сомерских солдат[71]. Отряд был поставлен в Сомерской волости.   Из Пскова отряд получил две полковые медные пищали[72].       

Тревожимый вестями о накапливании шведских сил в порубежных /25/ деревнях, в то время как на рубеже русских войск вовсе не было, новгородский воевода князь И. А. Голицын сформировал и послал к границе небольшой отряд в состав этого отряда вошли почти все рат­ные люди, которые были в это время в Новгороде: 30 человек конных «людишек» воеводы, плотники-стрельцы, работавшие в Новгороде на ремонте укреплений, 300 человек монастырских   служек,   конюхов и других служебников и 200 солдат и драгун; кроме того, новгородский митрополит выставил 20 детей боярских Софийского дома да 80 пеших ратников. Общая численность этого пестрого   отряда   не   достигала 700 человек. Во главе отряда стояли ржевитин Семен Толбугин, стрелецкий голова Дружина   Креницын и начальные   люди солдатского. строя. Толбугин имел предписание охранять рубежи и, если позволят обстоятельства, нападать на шведов. В случае, если бы оказалось, что силы шведов превосходят силы отряда Толбугина, последний должен был просить подкреплений у князя А, Н. Трубецкого. С своей стороны Голицын известил Трубецкого и П. Потемкина о посылке Толбугина и Креницына[73].     

Толбугин начал действия довольно энергично. Уже 21 августа он перешел рубеж и произвел нападение на мызу Орлино. Мыза была сожжена, стоявшие в ней и в других деревнях этого района неприя­тельские отряды были рассеяны, а до 200 человек из их числа были побиты. Взятые в плен два ругодивских солдата показали на допросе, что из Нарвы на выручку Орехова выступило 12 прапоров рейтаров и 6 прапоров пехоты. Ко времени допроса они стояли в Дудоровском погосте — в 45 верстах от Орлина и в 25 верстах от Ниеншанца.

По просьбе Толбугина и Креницына им были посланы из Новгорода две пищали — полковая и дробовая, а также необходимое количество боеприпасов. Вместе с тем Голицын отправил к Толбугину полуполков­ника Михаила Лицкина, солдаты которого уже находились в отряде Толбугина[74]. Однако в первых числах сентября Лицкин со своими солдатами был отозван в Новгород для направления в полк князя Тру­бецкого, что ослабило и без того не слишком сильный отряд Толбуги­на[75]. Впрочем шведы в это время направили свои удары в другое место. Шла борьба за Юрьев Ливонский, в связи с чем город Гдов и Гдовский уезд имели гораздо более важное стратегическое значение, чем район, где стоял Толбугин. В конце августа отряд Федора Нащекина находившийся в это время на Скамейской пристани, в 20 верстах от Гдова, подвергся на­падению больших шведских сил, пришедших из Ревеля. Ратные люди Федора Нащекина были рассеяны, сам он с.небольшим числом людей явился в Гдов 30 августа. Шведы, воспользовавшись своим успехом, опустошили деревни около Гдова[76]. Впрочем, потери Федора Нащекина видимо, были невелики, отряд вскоре был собран снова и отражал последовавшие затем нападения. Несколько месяцев спустя гдовский воевода Богдан Нащекин писал, что в то время как Трубецкой стоял под Юрьевом Ливонским нему в Гдовский уезд был прислан отряд Федора Нащекина «и при нем Федоре многие были приходы неметцких людей»[77].

Нападение шведов вызвало тревогу. Вследствие малолюдства псковского гарнизона выслать подкрепления в   Гдов было нельзя. Из /26/ Москвы было послано приказание князю Трубецкому о выделении на защиту Гдовского района необходимого количества ратных людей. Одновременно псковский воевода князь И. А. Хилков получил предписание организовать самооборону местных жителей. Уездным людям псковских пригородов, которые жили далеко от города, было указано ссыпать хлеб в ямы, а самим бежать из деревень, «в леса и в болота и в крепкие места», причем они должны были вести партизанскую войну: «будет придут воинские люди и им бы выходя из лесов и из болот на реках и на перелазах и на топких местех над воинскими людьми промышлять»[78].

В общем все же в районе между морем и Чудским озером значи­тельных столкновений в 1656 г. не было, и военные действия ограни­чивались нападениями на местности, лежавшие вблизи границы. После крупного успеха армии Трубецкого, взявшей 12 октября Юрьев Ливон­ский, наступило затишье.

В районе Невы в сентябре и первой половине октября столкновения ослабели вследствие того, что военные усилия шведов были направле­ны в это время на Гдовский уезд. С падением   Юрьева   Ливонского действия на гдовском направлении утрачивали смысл, и шведы стали накапливать силы, чтобы идти на помощь осажденному Орехову.

Пленные «латыши» сообщали Потемкину о сосредоточении в районе Ниеншанца больших сил противника. Более точные сведения были получены от русских крестьян, живших на островах у моря. После прибытия в Ниеншанц новых шведских сил крестьяне были схвачены и все обречены на казнь. Они избавились от   смерти, дав клятву жить попрежнему на своих местах. Однако выбрав время, крестьяне с же­ нами и детьми в числе 30 семей бежали в острожек к Александру Потемкину, стоявшему в 20 верстах от Ниеншанца в устье реки Сосны. По словам крестьян, шведы сосредоточили до 7000 человек, построили на Котлине укрепления и держали около него два сторожевых корабля и другие суда. Имея явное численное превосходство, шведы все же бездействовали. По шведским источникам, общая   численность их войск в районе Ниеншанца достигала 2500 человек. У Потемкина к этому времени было едва 1000 человек.

Наступившая осень делала службу ратных людей очень тяжелой. 3 ноября Потемкин получил приказ снять осаду Орехова. Вывезя из-под Орехова всё припасы и артиллерию,   Потемкин 17 ноября начал отход. Остановившись; в 20 верстах от Орехова,   Потемкин   простоял некоторое время, прикрывая передвижение жителей Ореховского уезда, массами уходивших в русские земли. Пропустив выходцев, Потемкин ушел в Ладогу. Отряд его сильно   поредел,   так как многие служилые люди самовольно разошлись на зиму по деревням.

Армия Трубецкого, оставив в Юрьеве гарнизон, вернулась в рус­ские пределы. Высланный для защиты Гдова   отряд Федора   Нащекина был распущен по домам. Для оберегания границ с Федором  Нащекиным должны были находиться дворяне и дети боярские пограничной Шелонской пятины. Им было указано, разделившись на половины,   стоять,   переменяясь,   по два месяца   в Сомерской волости. В случае необходимости должна была собраться и вся пятина. Кроме дворян и детей боярских, с Нащекиным было предписано находиться сомерским солдатам под командой полуполковника Еремея Росформа, они также несли службу, переменяясь. Дворяне и дети боярские дру­гой пограничной пятины — Вотской — несли зимнюю службу в /27/ Тесовском селе, где стояли служилые люди Полужской половины этой пятины, и в Ладоге, где находились служилые люди Корельской половины. Воеводами  были назначены в Тесово князь Богдан Гри­горьев Елецкий, сам принадлежавший к числу служилых людей Вот­ской пятины, и в Ладогу Борис Дементьев Тушин. Им было поручено построить оборонительные сооружения, «в тех местех, где им стоять, зделать крепости какие пригож».

С наступлением зимнего затишья уездные люди, набранные и вооруженные гдовским воеводой  Б. И. Нащекиным,  самовольно разо­шлись по домам[79].

Затишье не было однако полным. По шведским источникам, после отхода русских от Орехова, во второй половине ноября, в районе Оре­хова произошло два столкновения с русскими отрядами. Оба отряда, по словам Пуфендорфа, были разбиты и прогнаны[80].  

Хвастливость и недостоверность реляций шведского командования, в чем убеждает . сопоставление показаний этих реляций с данными других источников, вызывают сомнение и по отношению к ноябрьским успехам шведов. Русские источники знают в конце 1656 г. самоволь­ный набег донских казаков, которые после отхода Потемкина в Ла­догу отправились отрядом, насчитывавшим более 400 человек, грабить Ореховский уезд. Кроме того известно, что в декабре подверглась нападению застава Костые в Ильинском погосте, в. 50 верстах от Орехова и 100 верстах от Тесова и Новгорода. По слухам, дошедшим в Новгород, противнику удалось сжечь церковь и убить заставного голову[81].

Еще более сомнительно, чем рассказ о ноябрьских   победах   над . «боярами»   в районе Орехова,   сообщение Пуфендорфа о внезапном нападении 9 декабря отряда в 3000 московитов на Ивангоррд. По сло­вам Пуфендорфа,   московиты   были разбиты после   четырехчасового сражения, большая, часть их была истреблена,   остальные  спаслись в беспорядочном бегстве[82]. Русские источники не   содержат   никаких упоминаний о действиях в декабре под Ивангородом, между тем поход столь значительного соединения, как отряд в 3000 человек, не мог не найти отражения, в воеводских, отписках[83]. Кроме того, как мы знаем, русские   в это время   располагали лишь   небольшими   отрядами дворян, и детей боярских, несших охрану рубежей.

Начало 1657 г. не принесло существенных изменений в положение дел. Из-за рубежа .продолжали идти выходцы[84]. Из некоторой части их формировались отряды. «Вольные люди ямляне Осипко Усольской с товарыщи» будучи посланы на службу в Сомерскую волость, прибрали себе еще 100 человек. 6 марта им были посланы  из Новгорода мушкеты[85]. Из сметных книг по Новгороду мы знаем, что выходцы, организовавшиеся в отряды, не только были снабжены оружием но и получали деньги. Так, в одной записи об оплате закупленных мушкетов читаем: «Отданы те мушкеты и порох вольным казаком Осипку Сольекому с товарыщи да ему ж дано 20 рублев, а велено ему раздать те деньги вольным, которые писались в казаки». Ниже /28/ находим другую запись: «Ямским и копорским казаком, которые на государеве службе в Сомерской волости атаману Осипку Сольекому с товарыщи 125 человеком в зачет на 166-й год государева жало­ванья, дано 125 рублев по рублю человеку»[86].

Следует отметить, что отряды копорских казаков служили во вре­мя войны 1656 -1658 гг. и в других местах. Так например, копоряне, вышедшие из-за рубежа в 1656 г., - в то время, когда Петр Потем­кин стоял под Ореховом,— записались у этого воеводы «на вечную службу» на имя царя. Отряд их в 150 человек, во главе с атаманом Денисом Леонтьевым, был «на многих боех и на приступех под не­мецкими и под литовскими городами»[87]. Копорских казаков встречаем также в полку Александра Потемкина на Лавуе³ и у его преемника Федора Ладыженского, причем численность их возрастала за счет вновь записывавшихся на службу[88].

Отряд атамана Сольского, несмотря на относительно небольшую численность, принес большую пользу. Ямляне несли сторожевую пограничную службу в Сомерской волости именно тогда, когда в этом районе почти совсем не осталось вооруженных сил. 21 апреля воевода Сомерской волости Данила Неплюев, сменивший к этому времени Нащекина, писал в Новгород, что с ним находится всего лишь человек сорок новгород­ских конных казаков, да с десяток дворян и детей боярских обеих по­ловин Шелонской пятины. Остальные дворяне и дети боярские разбе­жались по домам, а многие и вовсе не приезжали. Что касается сомерских солдат, то они были поставлены по заставам. Солдатские началь­ные люди отпускали их по домам и не повиновались приказаниям Неплюева. Одновременно с Неплюевым из Тесова доносил о безлюдье воевода князь Богдан Елецкий. У него было всего двадцать три стрель­ца и четыре солдата; дворян и детей боярских у него также было мало, так как они разъехались по домам[89].

Между тем из-за рубежа беспрерывно поступали сведения о приго­товлениях противника. 14 марта Данило Неплюев послал для собирания вестей за рубеж десять человек вольных казаков под командой есаула и десятника. На территории противника казаки встретили несколько перебежчиков, которые шли к русским. Перебежчики сообщили сведения о размещении шведских. отрядов и рассказали, что в Яме готовится .восстание: «которые де... русские зарубежные люди сидят ныне в Яме городе и те де... меж   собою говорят и ожидают де к себе...государевых, ратных служилых людей под Яму город. А как бы де служилые ратные люди под Яму город пришли и они де зарубежские люди хотят промышлять над немецкими людьми с... государевыми ратными людьми.вместе за одно»[90].

14 апреля капитан пешего солдатского строя Борис Шулепников до­нес Даниле Неплгоеву с заставы на рубеже, что он со своей ротой «пе­ренял шлях немецких людей подле Луги реки под Сумерскою волостью под деревнею Наклом многих конных и пеших людей»[91]. В тот же день, 14 апреля, под Сомерскую волость подъезжали значительные конные и пешие отряды из Ивангорода и Ямы. Они были всего в десяти вер­стах от стана Дретня[92]. Через два дня, 16 апреля, вольный казак, хо­дивший тайно с тремя своими товарищами за рубеж, сообщил, что за /29/ рубежом ими обнаружено большое количество поваленного лесу, заго­товленного либо для постройки острога, либо для наведения моста через реку Лугу.      

20 апреля в Тесовский острожек пришел крестьянин Тесовского села, который ходил за рубеж «тайным обычаем смотреть животов своих, которые у него животы схоронены   за   рубежом в лесу в ямах». От своих зарубежных сродичей он узнал, что в ряде порубежных деревень стоят «в зборе финские многие люди», ожидающие прибытия еще 400 рейтаров, последние должны были занять деревню Заречье близ самой границы[93]. Таким образом, с шведской стороны шли деятельные приготовления к летней кампании.  

С русской стороны также готовились: в течение осени и зимы были построены остроги и заставы, тянувшиеся цепью вдоль границы. Находясь в расстоянии 15—20 верст один от другого, острожки преграждали дороги, шедшие из шведских владений в новгородские и псковские земли, и охраняли переправы через порубежные реки. У Данилы Неплюева в Сомерской волости на заставах были построены четыре кре­постцы, «поставлены острошки и в острошках бои изготовлены и рвьв покопаны и засеки засечены». Однако сильно донимало безлюдье. Мно­гие броды на реках Луге и Долгой оставались без охраны[94].

Получая донесения о шведских приготовлениях к военным действиям, новгородский   воевода князь Г. С. Куракин смог послать в Сомерскую волость в подкрепление к ратным людям всего лишь 20 конных новгородских казаков[95]. Между тем у Неплюева, кроме казаков, бес­прерывно ездивших за рубеж «в подъезды» для собирания вестей и на­блюдения за сбором и передвижением сил противника, на «стану» у казны, т.е. в штабе и центральной базе его отряда где хранились боевые и продовольственные припасы, имелась всего лишь рота «солдат да с три десятка новгородских стрельцов»[96]. Несмотря на многие меры, принимавшиеся для сбора дворян и детей боярских, и приказ бить бег­лецов батогами, они съезжались медленно. К 17 мая в Новгород явилось всего 120 человек служилых людей Бежецкой пятины да 25 отставных. Это было все, что новгородский воевода мог расписать по острожкам хотя шведы уже начали военные действия[97]. Для хода войны в 1657 г. характерны попытки шведов активизиро­вать свои действия. Что касается русских, то изменение общей обста­новки лишило Московское государство возможности продолжать войну с той интенсивностью, с какой она развертывалась в начале. Тем не менее война в 1657 г. шла с переменным успехом. В марте шведам удалось сжечь слободу у Псково-Печерского монастыря, но они был отбиты высланными из Пскова ратными людьми[98]. После этого Делагарди отступил, так как его войска, по выражению шведского историка, «едва ли не больше истребляли в стране водки, чем врагов[99]». Ле­том шведам удалось нанести поражение русским войскам в битве под Валком.

В западной Карелии русские войска опустошили обширные про­странства, несмотря на то, что шведы держали в этих местах значи­тельные гарнизоны. В Приморском районе Делагарди потерпел жесто­чайший разгром под Гдовом. В общем же, к концу 1657 г. /30/ сущёственных изменений не произошло, и занятые русскими части Лифляндии по прежнему оставались в их руках. 

В Ижорской земле и на гдовском рубеже шведы в 1657 г. заметно увеличили свои усилия. Однако действия развернулись лишь с наступ­лением лета, причем, особую интенсивность приобрели в районе южно­го Приладожья. В конце зимы и весной здесь, как и на гдовском и сомерском рубежах, противники занимались постройкой укреплений и разведкой. Ратные люди Потемкина копали рвы вокруг Лавуйского острога, били частокол и наводили мост[100].

Время от времени за рубеж отправлялись «проезжие станицы». 30 января такая станица ходила из Ильинского Тигодского погоста под Канцы. 4 февраля под Лавуйским острогом показалась разведка противника. На следующий день стрельцы и казаки из острога ходили под Орехов. В начале марта Потемкин послал рейтар, донских и новгород­ских казаков и монастырских слуг под Орехов и к Ниеншанцу. 17 мар­та он же послал черкасов и монастырских слуг в Дудоровскнй погост Копорского уезда.

Первое значительное столкновение произошло 3 мая на гдовско-сомерских рубежах. Шведский отряд из Ивангорода, насчитывавший, по русским сведениям, 500 пехотинцев и 200 всадников, подступил к Коринской заставе. Отряд шел зимней дорогой и из-за болот не смог проникнуть в Сомерскую волость. Тогда он обошел заставу сухой до­рогой и напал на Гдовский уезд. 6 мая пехота этого отряда сожгла четыре деревни, где были убиты и взяты в плен 15 человек. Двум плен­ным — мужчине и женщине — удалось бежать.

Крестьянин, побывавший в плену и владевший немецким языком, узнал из разговоров солдат противника о готовящемся нападении на Сомерскую волость. Противник знал о малочисленности русских войск в этом районе и решил нанести удар, добрав войска, расположенные в Нарве, Ивангороде, Яме и Копорье. О готовящемся нападении на Сомерскую волость предупреждало и зарубежное население. Со шведской территории в Гдовский уезд пришел «зарубежской мужик иванегородец Михалко» и «дал ведом» крестьянам деревни Низович. Послед­ние в свою очередь явились в Коринскую заставу и сообщили, что из Ниеншанца в Нарву прибыл отряд в 5000 человек, который вместе со стягиваемыми войсками, расположенными в порубежных деревнях, должен вторгнуться в Гдовский уезд и Сомерскую волость. Днем раньше в деревню Накло на заставу прибежали крестьяне, бывшие на паш­не в пустощи под Красною Горою. Они сказали, что через реку Лугу перешли отряды противника и сожгли две деревни. Посланные за ру­беж в разведку сомерские солдаты привели 13 мая языка, взятого в
Копорском уезде, который подтвердил сведения о готовящемся напа­дении на Сомерскую волость[101].

Действительно, 5 июня большие силы шведов из Нарвы, Ямы и Копорья, имевшие в своем составе конницу и пехоту, подошли к Сапскому и Пелецкому бродам на реке Луге. Ратные люди Неплюева — солдаты, вольные казаки и новгородские дворяне и дети боярские — ока­зали упорное сопротивление. Бой длился весь день и ночь. Шведы бы­ли отбиты и отступили. Вслед им Неплюев послал полтораста солдат и вольных казаков, которые захватили в плен трех «финских латышей», находившихся на шведской солдатской службе. На допросе один из них показал, что к Сапскому острожку приходило 12 знамен конных и пеших людей из Нарвы при восьми пушках; по его словам, они имели /31/ намерение после боя идти берегом на Долгую реку, к Сапскому же острожку должны были придти конные люди из города Ямы; другой отряд конницы намеревался произвести нападение на острожек
вольных казаков Лычко. Пленный сообщил также, что, по рассказам рыбаков, в море у Котлина и Березовых островов стоят 38 шкут со шведскими войсками, что две сторожевые шкуты были высланы в Ниеншанц, так как шведы опасаются ратных людей Петра Потемкина. Кроме того, пленный рассказал о происходящем наборе «финских латышей». По получении этих вестей к Неплюеву, в дополнение к бывшим у него четырем сотням дворян и детей боярских, из Новгорода были посланы еще две сотни по 50 человек в сотне. Несколько раньше такие же две сотни были посланы в Тесовский острожек к воеводе князю Богдану Елецкому. В Новгороде после этих посылок оставалось всего 140 человек[102].   

Почти одновременно с диверсией к Сапскому и Пелецкому бродам, на реке Луге шведская флотилия вступила в Ладожское озеро. 6 июня близ Зеленецких островов, в 10 верстах от Лавуйского острога, произошел бой, не давший определенного результата. 15 июня у Зеленецкого острова снова появилась шведская флотилия, состоявшая из 17 мор­ских судов. Александр Потемкин посадил на суда 1000 служилых людей с пушками. Сблизившись со шведами, русские вступили в бой; против­ник был разбит; его преследовали озером верст десять. В тот же день вечером в 5 верстах от Лавуйского острога появились конные и пешие шведские люди. Высланные из острога рейтары, казаки, черкасы и мо­настырские слуги напали на них, убили до 50 человек, остальных при^: нудили бежать и преследовали верст 15.

Как и первое нападение на войска Потемкина, нападение, произведенное 15 июня, было согласовано с одновременной диверсией в другой части приморского театра, военных действий. 17 июня отряд противника совершил набег на деревню Перечицы Бутовского погоста, лежавшую в 20 верстах ниже Тесовского острога по течению реки Оредеж. Нападавшие разграбили и сожгли церковь, помещичьи и крестьянские дворы, угнали скот и забрали в плен более 15 крестьян.        

Для отношения местного населения к войне и для , его настроения очень характерно, что нападение на деревню Перечицы вызвало немед­ленную организацию партизанского отряда. Как доносил новгородский воевода, «собрався из ыных из окольных деревень крестьяне с ружьем человек с 40 за ними отрядом, разорившим Перечицы ходили».

Князь Богдан Елецкий, у которого в Тесовском острожке было в это время всего 30 человек пехоты, смог выслать одних дворян и детей боярских человек с 40, однако последние, достигнув Перечиц и не встретя врага, дальше продвигаться не рискнули «для того, что те неметцкие люди пошли назад за рубеж крепкими месты и в тех местех чаяли у них больших неметцких людей»[103]. Между тем, партизанский отряд из крестьян не устрашился «больших неметцких людей» и ходил в погоню именно за тем отрядом, против которого были высланы Елецким дворяне и дети боярские.

Вообще наибольшую стойкость и активность в борьбе с противником проявляло русское крестьянское и посадское население как порубежной полосы, так и территорий, находившихся под властью шведов. Сформированные из этого населения части были наиболее надежными.

В подтверждение нашего наблюдения можно сослаться на отписку /32/ гдовского воеводы, который писал, что в кампанию 1656 г. Сомерскую волость от «многих немецких людей приходов» обороняла всего одна рота сомерских солдат «с крестьяны и з бобыли». Напомним также, что из выходцев-ямлян был набран отряд вольных казаков, исправно несший службу по охране рубежа и ездивший в разведку на террито­рию противника. Гарнизон одного из острожков — острожка Лычко — состоял исключительно из вольных казаков, так что этот острожек считался казачьим.

Свои боевые качества казаки из местного населения показали и в дни нападения на район Тесовского острога. На следующий день после нападения, 18 июня, Данило Неплюев послал из Сомерской волости «вольных казаков атамана ямлянина Осипка Сольского, а с ним воль­ных казаков 80 человек в Копорский уезд для языков и проведыванья немецких вестей. И будучи... за рубежом, он, Осипко, с вольными казаки у деревни Запелеской сошлись с немецкими с конными и с пешими з большими людьми и с ними... у них бой был[104]». В бою казаки потеряли убитыми двух человек. Исполняя задание, они. захватили у де­ревни Колодицы из отряда, с которым бились, языка «финчанина». На допросе «финчанин» показал, что в порубежной деревне Котле стоят в сборе 10 знамен конных и пеших людей, да одно знамя людей стоит в порубежной же деревне Онстополи, всего в 9 верстах от Сомерской волости.. По данным разведки казахов, все 10 знамен людей из деревни Котла были переведены в деревню Онстополь, где шведы начали строить крепость[105]. Теперь   выяснилось и назначение   заготовленного ими леса.  

29 июня Данило Неплюев узнал, что значительные силы шведов идут на Новгородский уезд и Сомерскую волость. Собрав дворян и детей боярских, солдат, стрельцов и вольных казаков-ямлян, Неплюев 30 июня двинулся в Копорский и Ямской уезды на переем наступающего врага. Противники шли разными дорогами и разминулись. Русские, достигнув операционных баз шведов, разорили и выжгли шведские заставы в деревнях Онстополи и Пустомержи. Много «финских немцев» было перебито, 19 человек взято в плен в качестве языков, остальные сгорели «по дворам, в хоромех».        

Между тем шведы, двигавшиеся на Сапский и Лыченский острожки и на Пелецкий брод, сбили заставу, стоявшую на Пёлецком броде, перешли реку Лугу и, вторгнувшись в Сомерскую волость, осадили Сапский острог. Под острожком сомерские солдаты приняли бой. Противник понес большие потери убитыми и ранеными, но захвалил в плен двух сомерских солдат, которые не успели уйти в острог.

Узнав от языков, захваченных в деревнях Онстополи и Пустомержи,
об осаде Сапского острога, Неплюев отправился на выручку. Весть о приближении неплюевского отряда заставила   шведов   снять   осаду; они ушли, уклонившись от встречи с Неплюевым

Почти одновременно с действиями в Сомерской волости шведы совершили набег и на район Тесовского острога. Воевода этого острога князь Богдан Елецкий доносил, что 3 июля неприятельский отряд численностью в 170 человек, имевший задание двигаться по большой Ивангородской дороге и реке Оредеж, сжег в 30 верстах от рубежа Зверин монастырь.и принадлежавшую этому монастырю деревню Хромену. Высланная Елецким сотня дворян и детей боярских, усиленная 50 митрополичьими солдатами собранными из деревень вокруг Тесова, настигла шведов на пустоши на реке Зверинке. Шведы были разбиты. /33/ У них было взято два человека языков и трофеи — пищали, мушкеты, шпаги, топорки, рогатины, бердыши. С русской стороны был ранен всего лишь один человек ! 

Получив донесение о военных действиях, происшедших в конце июня и в первых числах июля, новгородский воевода приказал Неплюеву и Елецкому «свестясь между собою» и,, собрав силы, находившиеся в их распоряжении, итти за рубеж «на Котел да в Керстово и в ыные порубежные места, в которых местех стоят в зборе неметцкие люди и с тех мест итти под Яму город и... над... неметцкими людьми поиск учинить и неметцких языков добыть»[106].         

Исполняя приказ о походе; к городу Яма, Неплюев и подполковник солдатского строя Еремей Росформ с сотнями дворян и детей боярских, солдатами, стрельцами и с вольными казаками-ямлянами ходили 15 июля в Ямской уезд под деревню Лялицы, в которой были расположены конница и пехота противника. У Кухмановой мызы на реке Лялице произошел большой .бой,; который длился «з другова часу дни до десятого часу и бальши». В начале боя шведская конница понесла потери, но затем часть дворян и детей боярских побежала с.по­ля сражения. Шведы, увидя, что численность русских уменьшилась, стали приступать «жестокими многими приступы». Данила Неплюев, сотенные головы и немногие дворяне и дети боярские вместе с подполковником Росформом, солдатами и селянами стойко выдержали атаки. После бегства дворян и детей боярских артиллерия осталась без при­крытия, однако все попытки; шведов захватить ее были отражены: «полуполковник Еремей с начальными людьми и с солдаты около пушек оттыкались пиками». У русских был убит сотенный голова, 10 дворян и детей боярских, 12 солдат, 8 вольных казаков; ранены были со­тенный голова, 15 дворян и детей боярских, 20 солдат, 3 стрельца. Кроме того, было отбито знамя одной из сотен. Как сообщил позднее взятый в этом бою шведами в плен сомерский солдат, которому удалось бежать, у шведов убитых было человек 30, раненых человек 20. После боя и отступления отряда Неплюева часть шведов отошла в деревню Квтел, а остальные остались в Лялицах строить острог. Со шведской стороны в бою участвовало 500 человек «да 3 роты было збруйных латных людей»[107].

В день боя у Кухмановой мызы шведы   произвели .нападение на Гдовский уезд и сожгли две деревни. Получив об этом известие, псковский воевода выслал в Гдов два отряда дворян и детей, боярских, в составе которых было 160 человек. Тем временем небольшой отряд шведов снова сделал набег на Гдовский уезд и пожег деревни. Дворяне и дети боярские, соединившись с высланным гдовским воеводой отрядом, состоявшим из 100 стрельцов и 60 монастырских слуг, настигли шведов под городом Сыренском на перевозе через Нарову. Шведы были побиты, трое из них были взяты в качестве языков[108].  На допросе языки показали, что они приходили в Гдовский уезд в составе небольшого, отряда человек в 40 рейтар, драгунов и латы­шей с целью грабежа — «для добычи и корму». Незадолго до набега они были присланы из-под Юрьева Ливонского в Сыренск для постройки моста через Нарову. Кроме них, в постройке должно было участвовать местное население. Для сбора «уездных латышей» уже были разосланы высыльщики. Своим набегом шведы нарушили приказ Делагарди который запретил совершать какие-либо нападения до его /34/ прихода, и обнаружили свои приготовления. Шведы сосредоточили доволь­но значительные силы, которые по окончании постройки моста через Нарову должны были соединиться и вступить в Гдовский уезд и Сомерскую волость. По показаниям пленных, Делагарди под Юрьевом Ливонским имел 3000 рейтар, 500 драгун, 500 солдат, для усиления которых шел набор и вооружение отрядов из местных крестьян. В Нарве в это время насчитывалось 400 драгун и 500 солдат, кроме того, часть войск, стоявших в Нарве, была выслана в Копорье. Этот отряд также должен был присоединиться к главным силам, когда они выступят в поход. Отряд Горна должен был доставить из Нарвы под Гдов осад­ную артиллерию — «ломовой огненный наряд».

Кроме этих и других сведений, пленные сообщили одну еще более грозную весть — в Риге и в ряде других городов Прибалтики вспыхнула эпидемия чумы. «В Риге моровое поветрие учинилось после свет­лого воскресенья, сперва де мерли без язв, а ныне де мрут с язвою». По словам пленных, эпидемия приняла большие размеры. В Вольмаре, Нарве, Пернове, Ревеле и «тех городов в уездех во многих деревнях уездные люди померли». В войсках Делагарди чума только начиналась, хотя кордоны установлены не были, а было лишь запрещено ездить в зараженные местности или пропускать в отряды кого-либо из этих местностей[109].

Известие о начавшейся у противника эпидемии вызвало строгий указ из Москвы об установлении застав и превращении сношений с за­рубежным населением. Указ пришел в Новгород 3 августа, и в тот же день новгородский воевода князь Г. С. Куракин послал приказ к воеводам вХомерскую волость, Тесовский и Лавуйский остроги и Ильинский Тигодский погост с предписанием засечь все дороги, идущие из-за рубежа, выставить вдоль границы крепкие и частые заставы и строго следить за тем, чтобы «с свейскими людьми с немцы и с мужиками русские люди отнюдь не сходились и нечево б у них не принимали и дешевою б ценою ефимков и платья и ничево б отнюдь не покупали,
и ничем с ними не торговали»[110].            

Однако эти меры не прекратили ни выхода на русскую сторону на­селения территорий, подвластных шведам, ни посылку за рубеж разведчиков. Вести об эпидемии не были новостью, их доставляли пленные еще весною. Хотя пленные утверждали, что «люди мрут скорою смертью от цынги, а не от пострельных язв», тем не менее уже тогда из Новгороде был отдан приказ об учреждении застав по рубежу.

Еще меньше вести о чуме могли повлиять на ход военных действии. В августе шведы снова направили главные удары на район Ладожского озера. Это было, вероятно, связано, с тем, что основные силы русских были расположены в Лавуйском остроге и что в этом остроге шли дея­тельные приготовления к походу. Александр Потемкин, назначенный па место Петра Потемкина, располагал в конце июня отрядом в 270 человек. l августа 36 шведских судов, вооруженных пушками, напали на русских, но после двухчасового боя отошли к устьям Волхова и Сяси. Одновременно с нападением на озере шведский отряд, численностью свыше 4000 человек при четырех пушках, подошел к Лавуйскому острогу с суши. Александр Потемкин поспешил навстречу, имея две роты рейтар, 425 донских казаков и черкасов, 300 стрельцов, две роты дра­гун и роту солдат. Бой «из ручного ружья и наряда» продолжался семь часов, после чего шведы отступили, хотя и имели явный численный перевес. Шведская флотилия пыталась произвести десант в районе деревни /35/ Кобоны, но натолкнулась на сопротивление одного из отрядов, заблаговременно разосланных Потемкиным вдоль побережья.  

После этого шведы из-под Лавуйского острога пошли на острожек, стоявший в Ильинском Тигодском погосте. 4 августа в 12 верстах от острожка они захватили в плен пять крестьян, находившихся на жнитве. Потемкин немедленно послал на выручку острожка 1000 рейтар, казаков и монастырских слуг и 400 пехотинцев — драгун и солдат[111].  Шведы уклонились от боя й ушли к реке Ижоре в Ореховский уезд.

4 же августа значительный отряд шведской конницы и пехоты, раз­мещенных в деревнях Котлы и Лялицы, переправился вброд через, реку Лугу в районе бывшей деревни Сторонней и подступил к острожку Лычну. Однако вольные казаки-ямляне, стоявшие в острожке, отбили шведов. Понеся потери, шведы вынуждены были уйти за реку Лугу. На следующий день шведы повторили нападение и снова были от­биты.         

22 августа шведы опять совершили нападение на войска Потемкина. В четвертый раз шведский флот, состоявший из больших морских су­дов, вооруженных пушками, вошел в Ладожское озеро. Русские суда встретили шведский флот в районе деревни Кобоны, в семи верстах от Лавуйского острога. Шведы были отбиты и отошли к Орехову. После этого они прекратили нападения на южное Приладожье и перенесли свой удары на гдовскую территорию.

Правда, одновременна с действиями на Ладожском озере шведы производили операции и на гдовско-сомерских рубежах, но в течение августа эти операции носили отчасти характер демонстраций, имеющих целью отвлечение некоторого количества русских войск из южного Приладожья, отчасти являлись подготовкой к наступлению больших сил под командованием Делагарди, предпринятому в сентябре. Для  русских наступление Делагарди не было  неожиданностью. Воеводы все время зорко следили за тем, что происходило за рубежом. Денные сведения о численности шведских войск, их размещении, передвижениях и намерениях они получали от перебежчиков, которые по-прежнему продолжали переходить границу. Так, например, важные по­казания были даны четырнадцатью посадскими людьми из города Яма, перешедшими в Сомерскую волость 27 июля, и вышедшим в тот же день из-за рубежа крестьянином Ямского, уезда[112]. Используя связи, сохранившиеся у выходцев с оставшимися за рубежом  родственниками и знакомыми, воеводы посылали их в качестве  лазутчиков.   Гдовский воевода посылал за рубеж, для собирания вестей выходцев-ивангородцев[113]. После нападения шведов на острожек Лычно шесть вольных казаков-ямлян ходили за рубеж и получили у своих сородичей в деревне Колряфцах важные сведения[114]. Не ограничиваясь донесениями лазут­чиков и выходцев, воеводы вели наблюдения за противникам при по­мощи разъездов. Поступали к ним также сведениями от пленных

Показания пленных и выходцев, донесения лазутчиков и разведки в общем совпадая друг с другом, говорили о приготовлениях _;шведов к большой операции. Шло стягивание войск к рубежу. «Малой» взятый за рубежом в языках в день нападения на Ильинский  Тигодский пост, показал, что после боя с ратными людьми Александра Потемкина шведы отошли в Дудоровский погост и намерены предпринять /36/ нападение на острожек, занятый отрядом Секирина. Высланная Секириным разведка подтвердила, что в 10 верстах от острожка «ставятца многие немецкие люди»[115]. Нападение было предупреждено и не сосостоялось, так как Потемкин своевременно выслал на выручку Секирина большой отряд. Относительно шведских баз в деревнях Онстополи, Лялицах и Котлах также поступали сведения о происходившем в них накоплении войск. Уже 27 июля крестьянин, выходец Ямского уезда, сообщил, что после боя под Лялицей в деревню Котел пришел из Нарвы отряд, численностью в 200 человек[116], 7  августа вольные казаки, ходившие за рубеж, донесли, что численность отряда, стоящего в Кот­лах, достигает 800 человек и что, кроме того, из Нарвы в Котлы идут еще рейтары. По их сведениям, шведы намерены были вторгнуться в Сомерскую волость и Новгородский уезд, идя одновременно многими дорогами и воспользовавшись рядом бродов через реку Лугу. Кроме того, они собирались построить на своей стороне острожек против Сапского брода[117]. И выходцы-ямляне, и вольные казаки сообщали о том, что шведы производили набор среди местного населения. По словам выходцев, в Ямском и Копорском уездах в результате набора десятого человека было взято до 900 крестьян и горожан[118]. Несколько позже казаки доносили, что в Котлы пришло 700 человек «финских немец и латышей, а выбраны... и переписаны... те люди в Ямском и Копорском уездах и даны... тем людем ружье»[119].

Главный удар, однако, подготовлялся не в районе Сомерской воло­сти. Сведения, поступившие от выходцев и разведки, подтверждали показания пленных из отряда, грабившего деревни Гдовского уезда. Вы­ходцы говорили, что шведы выступили из Нарвы к Сыренску для постройки моста на якорях, предназначенного для вторжения в Гдовский уезд; они передавали также слух об ожидаемом прибытии Делагарди со значительными силами[120]. Посланные гдовским воеводой за рубеж для собирания сведений выходцы-ивангородцы также донесли о движении шведских войск к Сыренску с ломовым и огненным нарядом для похода под Гдов. По их сведениям, численность шведских войск, предназначенных для действий против Гдова, достигнет 6000 человек, к которым должны еще присоединиться 4000 шотландских («шкотцких») и французских наемников. По слухам эти наемники уже приплыли в Ниеншанц и вели торг о найме с нарвским генералом[121]. Высланные 2 августа в разведку дворяне и дети боярские видели прибывшие вновь большие силы противника, стоявшие у Сыренска и на берегу
Наровы против Ольгина креста[122].

Между тем численность русских войск в районе между Чудским озером и морем по прежнему была недостаточна. У Бориса Секирина в острожке в Ильинском Тигодском погосте: было всего лишь 80 дворян и детей боярских, да 50 солдат[123]. В Сомерской волости и во Гдове войск было несколько больше, но все же весьма недостаточно. Недо­статок ратных людей привел к длительному спору между гдовским воеводой Богданом Нащекиным и воеводой Сомерской волости Дани­лой Неплюевым о месте, где должны быть размещены наличные силы. /37/

Во многих отписках гдовский воевода Б. И. Нащекин жаловался на малочисленность гдовского гарнизона   и просил о подкреплениях.   Он указывал, что держать ратных людей в Гдове выгоднее, чем в Пскове из Сомерской волости: Гдов находится де ближе к Юрьеву Ливонскому и Нарве, причем отстоит от них на равном   расстоянии,  что дает возможность быстрее двинуть ратных людей в том или ином направлении, смотря по надобности. С другой стороны, Гдов лежит у самого рубежа, и потому находится в более опасном положении, чем Псков; что же касается Сомерской волости, тоже пограничной, то она де «стала в летней путь за крепми, от Свейские земли, потому что многие реки и мхи обошли и ныне... в Сумерские волости льзе и немногими людьми стоять». «А будет какая поруха будет над... Гдовом и им... из Сумерские волости не выручить, а изо Гдова... Сумерскую волость мочно выручить».

Нащекин жаловался на Неплюева и начальных людей солдатского строя, не исполняющих его требования о высылке половины солдат в Гдов, хотя это им предписано указом из Москвы. По его словам, со-мерские солдаты и крестьяне били челом на стоящих в волости новго­родских казаков, стрельцов и детей боярских в насилиях и захвате «животинного корма и всяких запасов». Если бы,  добавлял он, «те люди были у меня, холопа твоего, во Гдове конные и пешие и прося б у бога милости теми людьми оборонил бы Гдовский уезд и Сумерскую волость, а конных бы людей для подъезду посылал по часту для ве­стей приходу немецких людей. А над городом Сыренском с теми людьми чаял бы промысл учинить, прося у бога милости». Вследствие этой отписки. Неплюеву было предписано выслать половину людей в Гдов;
а по вестям идти туда и с остальными[124].   

Однако, после того как новгородский воевода князь Г. С. Куракин донес, что в Сомерской волости «зарубежских только одна река Луга и на. той реки броды   многие», что волость   расположена   близко от Ямы, Ивангорода и Нарвы, «а до Сомерской... волости от тех городов путь сухой» и нападения врага бывают частые, в Москве решили, чтоб «ему, боярину и воеводе, о тех служилых людех учинить по своему рассмотрению, где им пристойнее, тут и велеть быть»[125].    

Известия о приготовлениях противника к нападению на Гдов побу­дили русских воевод увеличить,   насколько возможно,   численность войск, оборонявших, гдовский рубеж. Из Пскова в Гдов было послано 300 донских казаков вместе с ними численность гдовского гарнизона достигла 1000 человек конницы и пехоты. Одновременно псковский воевода писал Неплюеву, чтобы последний, «свестись» с гдовским вое­водой, старался воспрепятствовать, постройке шведами   моста через Нарову и вел постоянное наблюдение за противником[126].  

Сам гдовский воевода, узнав о движении шведов к Сыренску требовал у Неплюева присылки двух   сотен конных и двух рот пеших людей, а по вестям о начале работ по наводке моста через Нарову — прихода во Гдов и самого Неплюева с остальными ратными людьми[127]. Получив соответствующий указ Неплюев послал, наконец, в Гдовский уезд подполковника Еремея Росформа с солдатами его полка. Досыл­ка была вполне своевременна. Гдовский воевода Б. Нащекин сообщил, что сейчас же по приходе в Гдов солдат Росформа шведы совершили /38/ нападение на Гдовский уезд. 10 августа они выступили из Сыренска и, перейдя Нарову, подошли к посаду Лаптовичи в Гдовском уезде.

Нащекин в тот же день выслал против них дворян и детей боярских монастырских служек и сомерских солдат.   На следующий день они настигли шведов в четырех верстах от Сыренска и вступили с ними в бой. Русские «тех немецких людей побили человек со сто и больши  и топтали их... 4 версты до Сыренска, а иные... немецкие люди бегучи... в реке Нарове многие потонули, и на той реки из воды таскаючи... ратные люди тех немецких людей многих побивали». Взятые на
бою языки показали, что в разбитом отряде было 200 человек конных и пеших людей и, кроме того, собранные «пашенные люди Сыренского уезду». По их словам, конные были присланы в Сыренск из-под Юрьева, а пехота из Нарвы[128].

Хотя пленные и не сообщили ничего определенного относительно возможности нападения главных сил Делагарди на Гдов, однако отбитое нападение отряда из Сыренска, несомненно, было первой серь­езной разведкой для подготовляемой операции. В связи с этим к реке Нарове были высланы из Сомерской волости три роты солдат. Они имели задание препятствовать наводке моста и переправе противника через Нарову[129]. Видимо, они не смогли или не сумели помешать шве­дам перебросить своих людей на русский берег реки. В конце августа разъезды донесли Нащекину, что «немецкие многие де ратные люди через Нарову реку перешли в государеву сторону и против города Сы­ренска за рекою в государеве стороне поставили острожек»[130]. Это было предмостное укрепление. Вероятно, в это же время был построен и
самый мост, во всяком случае во время боев в начале  сентября мост уже существовал.

В первых числах сентября главные силы шведов под командой Магнуса Делагарди, нарвского (ингерманландского) губернатора Хри­стофора Горна, ревельского губернатора Бента Горна и двух генера­лов, перейдя мост, вступили в Гдовский уезд. Общая численность их войска превышала 8000 человек. Остановившись в 3 верстах от Гдова, шведы разослали отряды разорять окрестности[131]. Однако главной задачей их был захват самого Гдова,, имевшего чрезвычайно важное стратегическое значение. Гдов был сильнейшей русской крепостью в районе между Чудским озером и морем, обладавшей каменными стенами, тогда как остальные крепости были в сущности наспех сделан­ными деревянными острожками, усиленными, земляными укреплениями. Располагая осадной и полевой артиллерией, шведы   осадили   Гдов и предприняли ряд штурмов, пытаясь завладеть крепостью. «Гдов осади­ли накрепко и ис пушек по Гдову били и приступы   к городу  были   жестокие».

Гарнизон города оказал мужественное сопротивление. Он состоял из гдовских стрельцов, вооруженного посадского населения, драгунов, и солдат полковника Александра Гамонта и дворян и детей   боярских, незадолго перед тем присланных из Пскова. Осажденные отбили все приступы и сделали несколько вылазок, нанеся противнику потери и захватив пленных. Солдаты и драгуны Александра Гамонта; занимав­шие посад, сумели отстоять и его. Таким образом, шведы не только не /39/ взяли крепость, но не смогли даже сжечь посад[132]. Потери   осажден­ных были невелики — всего трое убитых и 36 раненых[133].

Немедленно по приходе к городу главных сил гдовский воевода. Богдан Нащекин известил об этом Неплюева и князя Ивана Андрее­вича Хованского. Неплюев получил известие о вторжении войск Делагарди 11 сентября. На следующий день он выступил со своими ратны­ми людьми из Сомерской 1волости к реке Плюссе, чтобы прикрывать подступы к Сомерской волости и Новгородскому уезду. Посланные им за рубеж ивангородские выходцы привели двух поляков, бежавших из Нарвы к русским; они подтвердили сведения о численности войск Де­лагарди и об их выступлении в поход из Нарвы[134].

Одновременно с Неплюевым получил сообщение о нападении на Гдов и князь И. А. Хованский. Он немедленно выступил из Пскова на выручку. 14 сентября в 30 верстах от Гдова был захвачен шведский рейтар. От него Хованский узнал, что Делагарди уже известно о движении значительных русских сил из Пскова, что он намерен укло­ниться от боя и собирается отступить к Сыренску за реку Кадву, по­добно тому как он отступил от Юрьева Ливонского. Получив эти све­дения, Хованский «наспех» двинулся к Гдову и пришел туда в ночь на 15 сентября.

Между тем шведы уже сняли осаду и сосредоточили свои силы по одну сторону Гдова на Сыренской дороге. Посланный к шведскому укрепленному лагерю разъезд донес, что противник бросил лагерь и отступает по Сыренской дороге. Получив донесение от высланных вперед «подъещиков», что шведы поспешно уходят, и не желая дать им возможность уйти за реку Нарову, Хованский выслал ертаул в 12 сотен дворян и детей боярских, усиленный донскими казаками; впереди ертаула шла рота ротмистра Тарбеева, а за ертаулом рейтары полковников стольника Венедикта Змеева и Дениса Фанвисина. Они настигли шведов на реке Черми, в 3 верстах от Гдова, и завязали бой[135].  Ночь была светлая. Как писали впоследствии в челобитной участники боя, месяц освещал местность «подобно дню мрачному»[136]. В начале боя шведы занимали оба берега реки, однако скоро отступили за реку и «учали битца стрельбою». Тем временем Хованский двинул в бой часть войск с артиллерией под командой воеводы князя Тимофея Ивановича Щербатого, сам же с другою частью также спешно двинулся к месту боя и, не дойдя до реки Чермы, «стал вправе опасаючи помычак на.... ратных людей от немецких людей, чтоб учинить помочь».  Разгорелся сильный бой. Шла стрельба через реку из пушек и пищалей[137]. «О речке Черне стрельбою на все стороны светило, яко некое великое пожарище» [138]

Решающим моментом боя была атака русской пехоты. В ней при­нимали участие солдаты и драгуны полков полковников Александра Гамонта и Христофора Юкмака, а также майора Афанасия Дубасова, и псковские стрельцы голов Ивана Волкова и Ивана Сумарокова. Пос­ле жестокой схватки солдаты и стрельцы сломили сопротивление пе­хоты противника и сбили ее с занимаемых позиций. Шведы начали отступать, двигаясь к Сыренску вдоль Чудского озера. Главные силы /40/ русских переправились через   реку Черму и энергично   преследовали врага.

Несколько раз шведы останавливались на выгодных для них пози­циях и пробовали отбиться от преследования. Сейчас же на них обрушивалась конница, происходила схватка «жестоким обычаем», затем подходила шедшая быстрым маршем русская пехота и гнала шведов дальше. Беспрерывно захватываемые пленные показывали,- что шведы несут большие потери, что многие из них, спасаясь от преследования,
тонули в Чудском озере и что Делагарди велел побросать в озеро пушки. Все эти известия еще более увеличивали боевой порыв русских войск, которые «бились жестоким обычаем без выдачи не щедя голов своих». Бой, начавшийся в третьем часу ночи, продолжался до первого часа дня. Русские гнали противника на протяжении 15 верст. Преследование прекратилось лишь в 5 верстах от Сыренска, так как кони и люди, особенно пехота, были утомлены беспрерывным боем и большим форсированным переходом. Кроме того, шведы достигли укреплений, построенных перед мостом, и к ним подходили свежие войска из Сы­ренска[139].

По донесению князя И. А. Хованского, шведы потеряли в сражении и при преследовании убитыми двух генералов, трех полковников, 22 ротмистров, капитанов, поручиков и прапорщиков, 800 рейтар; пехо­та Далагарди, участвовавшая в сражении, численностью в 2700 чело­век, была вся уничтожена. Было захвачено много трофеев и пленных. Что же касается русских потерь, то из списков, приложенных к отпи­ске Хованского, видно, что в его полку было убитых 11 человек, ране­ных 97; кроме того, в полку князя Т. И. Щербатого было 13 убитых и 51 раненый[140].

Прекратив преследование, Хованский выслал вперед «подъезды». Они донесли, что в земляном городке на русском берегу Наровы стоит большой отряд, главные же силы армии Делагарди перешли На­рову и остановились у моста под Сыренском. Хованский решил про: должать преследование и отдал приказание двигаться к предмостному укреплению[141], которое представляло серьезное препятствие. Шведы к этому времени «от Сыренска и от мосту зделали шанцы и пушки по­ставили и построились в великом укреплении». Подошедшие русские войска остановились и стали «в обозе», т. е. укрепленным лагерем[142].

Между тем Неплюев, получив известие о том, что нападение шве­дов на Гдов отбито и что русские войска перешли в наступление, спешно двинулся на соединение с Хованским. 16 сентября стоявшие с ним на реке Плюссе ратные люди — дворяне и дети боярские, рейтары, татары, солдаты — выступили в поход к Нарове[143].

Делагарди, однако, недолго задержался у Сыренска и пошел со своей армией по дороге на Ревель. Узнав об этом, Хованский приказал искать вниз по Нарове место, удобное для переправы, пустынное с шведской стороны, «где б жилых мест по ту сторону не было». Такое место было найдено верстах в 10 ниже Сыренска. Оставив в укреплен­ном лагере у предмостного укрепления обозы и небольшое число, лю­дей, чтобы гарнизон шведской крепости не мог заметить ухода рус­ских войск, последние на вьюках вывезли запасы и пошли к пере­праве. /41/

Переправа началась 23 сентября; войска и припасы переправля­лись на плотах и судах, лошадей переводили вплавь, пушки и наряд перевезли на двух паромах. Переправа была закончена 25 сентября. Противник о ней ничего не знал до тех пор, пока обозы из русского лагеря не двинулись обратно в Гдов, а оставленные в лагере люди по­шли к переправе. Внезапное появление русских войск на Сыренском берегу Наровы посеяло среди шведов панику[144].

Переправив войска через Нарову, Хованский пошел к Сыренску и, пройдя мимо него, остановился в 5 верстах на хорошо защищенных позициях. Высланные вперед сотни дворян и детей боярских столкнулись со шведским отрядом, отправленным Делагарди в разведку. В про­исшедшей схватке шведы были разбиты, а восемь шведских рейтаров захвачены в плен в качестве языков. Пленные показали, что. Делагар­ди с 4000 человек стоит в 30 верстах от Сыренска — в селе Езвине, а остальные силы под командой генералов Христофора Горна и Бента Горна ушли в Нарву. Хованский немедленно двинулся к Езвину, но Делагарди поспешно пошел по дороге на Ревель; не принимая боя, он отступал, нигде не останавливаясь; Хованский так и не смог его догнать. Не доходя верст 10 до реки Семи, Хованский остановился в се­ле Пурце подле моря.

Высланный по направлению к Ревелю ертаул столкнулся со шведа­ми в 5 верстах от реки Семи; в происшедшей схватке шведы понесли значительные потери. Взятые в языках 11 рейтар и два капрала сооб­щили, что Делагарди с главными силами отступил к Ревелю и соби­рается, в случае если русские пойдут к Ревелю, не принимая боя, уйти к Риге. Отказавшись от намерения продолжать преследование Дела­гарди, так как в Ревеле была чума, Хованский простоял в Пурце четы­ре дня, в течение которых разосланные им в разные стороны отряды разоряли Сыренский и Нарвский уезды[145].

Использованные нами архивные материалы позволили изложить обстоятельства разгрома войск Делагарди. По непонятной причине этот разгром в русской исторической литературе вовсе не освещен. Между тем поражение шведов в сентябре 1657 г. отмечено даже Пуфендорфам. Правда, Пуфендорф, касаясь гдовского похода Делагарди, становится весьма лаконичным, но и он говорит, что, узнав о прибли­жении Хованского к Гдову, шведы тотчас же обратились в бегство, причем неприятель был у них все время на крупе и неотвязно их пре­следовал. Весьма любопытно следующее за этим сообщение Пуфендорфа о мерах, принятых для смягчения впечатления от понесенного поражения. По его словам, с этой целью было объявлено, что моско­виты потеряли в сражениях с войсками Делагарди 400 человек, тогда как шведов погибло не более 150[146].

Существенным моментом в истории разгрома шведских войск в сентябре 1657 г. является то обстоятельство, что важную роль в победе русских играли мужественные боевые действия тех самых отрядов, которые бежали от шведов в сражении под Валком[147]. Отмечаем это в связи с тем, что, в противоположность гдовскому поражению, сильно раздутый Пуфендорфом успех шведов под Валком упоминается, с его слов, почти всеми историками, в той или иной мере затрагивавшими события войны 1656—1658 гг. /42/

Оставив село Пурце, войска Хованского пошли изгоном к Нарве. В 25 верстах от Нарвы, на реке Святой, ертаул натолкнулся на отряд шведов, вышедший из Нарвы на рекогносцировку. Произошла схватка; шведы понесли потери многими убитыми, восемь рейтаров их были взя­ты в плен. Хованский спешно выслал к Нарве полк князя Т. И. Щер­батого, за которым двинулся и сам со своим полком и артиллерией. 5 октября полк князя Щербатого подошел к Нарве и зажет город, укрепленный валом и рвом.

Многочисленные конные и пешие войска шведов, стоявшие в Нарве, вышли в поле и вступили в сражение; Их поддерживала крепостная артиллерия, открывшая жестокий огонь по русским войскам. На по­мощь полку Щербатого поспешил Хованский; он ввел в бой рейтаров полковника Венедикта Змеева и солдат с драгунами Александра Гамонта. Под напором русских шведы отступили в город, но русские вой­ска сбили их с городских укреплений, и они побежали в крепость. Русские преследовали бегущего противника до крепостных ворот. Шведы понесли сильные потери, а город, насчитывавший, по донесе­нию Хованского, свыше 2000 дворов, был взят и сожжен[148]. Шведские источники сообщают, что в Нарве находилось большое число русских жителей, которые помогли войскам Хованского поджечь город[149].

Многочисленное русское население, освобожденное от шведской власти, вышло с семьями из посада и под защитой ратных людей Хо­ванского направилось в русские пределы. Под городом войска Хован­ского и Щербатого захватили значительное число больших и малых морских кораблей и речных судов, согнав их вниз по реке, русские 7 октября в трех верстах от Нарвы переправились на правый берег. Уничтожив флотилию, они двинулись затем к городу Яме и пришла туда 10 октября. Остановившись в двух верстах от города, Хованский простоял здесь три дня. Разосланные им в Ивангородский и Ямской уезды отряды должны были разорять и опустошать все кругом «без остатку». При себе Хованский оставил четыре роты рейтар полковника Венедикта Змеева, две роты полка Дениса Фонвисина, сотню дворян и детей боярских и четыре роты драгун Александра Гамонта. Осталь­ные войска Хованский отпустил на стан в погост Наполье, в 10 вер­стах от Ямы. Блокируя Яму, войска Хованского выжгли посад и от­били вылазки шведов из цитадели, захватив пленных.

Пока Хованский с частью своего отряда стоял под Ямой, другая часть в составе трех рот рейтар, сотни детей боярских, трех рот драгун Александра Гамонта и донских казаков действовала в Копорском уезде. Этот отряд опустошил уезд, разбил гарнизон Копорской крепо­сти во время предпринятой им вылазки, взял острожек Котел, сжег его, перебил стоявший в нем шведский отряд и 12 октября вы­шел на реку Лугу — на соединение с главными силами. 19 октября полки Хованского и Щербатого вернулись в Псков[150]. Предпринятый Хованским марш имел целью нанести удар главным силам противни­ка. Действительно, шведы потерпели сильнейшее поражение, однако окончательно разбить врага не удалось, так как Делагарди успел увести остатки своих войск в зачумленные районы. Другой задачей похо­да Хованского было опустошение Сыренского, Нарвского, Ивангород-ского, Ямского и Копорского уездов. Это должно было лишить гарни­зоны Нарвы и других крепостей этого   района   продовольственной   и /43/ фуражной баз. Вторая задача была выполнена — все названные уезды, а также часть Ревельского были разорены,   результаты   чего, как увидим ниже, не замедлили сказаться. Наконец, третьей задачей было освобождение русского населения, находившегося под властью шведов. Эта задача была также выполнена. По словам   одного из   выходцев-ивангородцев, из Нарвского посада вышло к Неплюеву «в полк иванегородцев посадцких людей с пол триста семей з женами и з детьми с 1000 человек»[151]. Отряды, действовавшие в Копорском, Ямском и Иван-городском уездах, также помогали жившим там русским   крестьянам выйти в Московское государство. По челобитной ратных людей, участво­вавших в опустошении названных уездов, они освободили в этих уездах; и вывели из них «благочестивых крестьян» «больши дву тысяч душ»[152]. Поход Хованского вызвал новую волну выходцев. Массы людей из «Иваня города и иных немецких городов» шли с женами и детьми на; житье в Новгородский и Псковский уезды. Так как продолжали суще­ствовать заставы, выставленные вследствие эпидемии за рубежом, то воеводы запрашивали, можно ли пропускать этих людей через рубеж. В связи с этим запросом в дело выхода людей из-за рубежа была вне­сена организованность. В первых числах ноября   воеводы получили приказ выслать всех выходцев, перешедших в Псковский и Новгород­ский уезды, в село Тесово, где их велено было переписывать, «колько человек посадцких и уездных людей, и что у них жон и детей мужсково и женсково полу и братьи и племянников и внучат и зятьев и приемышей и мастеровые люди у них есть ли». В Тесове   выходцы должны были оставаться «до указу». Всех новых выходцев также была приказано высылать в Тесово[153]. Позднее во главе выходцев был по­ставлен выбранный из их числа человек,   получавший содержание из казны. В сметной книге по Новгороду 1659 г. находим запись расхода: «Выходцу ж Богдашку Кондратьеву, которому велено быть для зарубежских выходцев у записки государева жалованья поденного корму марта с 1-го числа июля по 1 число нынешняго 167-го году дано 9 рублев, 5 алтын, 2 деньги — по 2 алтына по 3 деньги на день»[154]. Такая же запись о выдаче ему же имеется и в сметной книге 1660 г.[155]

После возвращения полков Хованского и Щербатого в Псков в военных действиях наступило кратковременное затишье. В отличие от предыдущей зимы, зима 1657/58 г. прошла, в беспрерывных столкно­вениях. Инициатива находилась в руках русских, причем они не ограничились рейдами небольших отрядов, но осуществили и крупные операции на территории противника.

Уже в начале декабря Александр Потемкин выслал отряд в Вы­боргский и Копорский уезды. Действия отряда были успешны. На море у острова Котлина настигли набранных шведами рекрутов, «финской земли латышей», перебили до 200 человек, а двух взяли в плен. 7 декабря отряд напал на рейтар неприятеля, стоявших в деревне Гостилищах Дятелинского погоста Копорского уезда, и истребил их почти полностью. Отряд помог 40 семьям крестьян Копорского уезда перей­ти в Лавуйский острог. Сменивший Александра Потемкина в Лавуском остроге Ф. Лодыженский переписал выходцев, которых оказалось 85, человек, и отправил их в Новгород. /44/

Один из пленных, приведенных отрядом, показал, что вследствие скудости хлебных запасов в городах и полках, шведское командование отдало приказ забрать хлеб «у свейских же латышей Финской земли».  Сведения об остром недостатке продовольствия у противника подтверждали и русские люди, посланные за рубеж для собирания вестей. Примерно в то же время, т. е. в декабре, они сообщили, что в результате разорения шведских владений «в городех стало голодно, хлебных запасов мало» и что по этой причине в Нарве и Ивангороде остались лишь местные люди; войска выведены, а артиллерия, порохи свинец отправлены за море, причем из Нарвы и Ивангорода вывезено будто бы 70 пушек. По их словам, войска, стоявшие в Нарве, Ивангороде, Яме и Копорье, были стянуты в Ревель и ходили оттуда под командой Делагарди на выручку Риги, но были разбиты по дороге литовцами[156].

Положение шведов действительно было тяжелым. Будучи бессильны бороться с русскими войсками, Делагарди и Горн пытались связать им руки путем переговоров. Начиная с 12 декабря 1657 г. и вплоть до конца войны, они послали целую серию писем воеводам Юрьева Ли­вонского, Пскова и Новгорода, предлагая приостановить военные дей­ствия и жалуясь на разорение шведских владений русскими войсками[157]. В Москве было известно действительное положение вещей в швед­ской Лифляндии и Эстляндии и причины, побуждавшие Делагарди и Горна предлагать перемирие. 23 декабря Хованский получил приказ продолжать военные действия. Приказ предписывал посылать людей за рубеж воевать «переменяясь» шведские земли. По прибытии же под Орехов и Ниеншанц Федора Лодыженского войска Хованского должны были, соединившись с отрядом Лодыженского, выступить к Нарове, Ивангороду, Яме и Копорью «и над теми городы промышлять изгоном и уезды воевать»[158]. Таким образом, было указано вести легкую манев­ренную войну н личными силами, постоянно беспокоя и истощая про­тивника, но не связывая себя осадой крепостей.

Тактика нанесения частых ударов противнику была своевременна и целесообразна, так как шведы одновременно с предложением переми­рия пытались стянуть к рубежу некоторое количество вооруженных сил. Передвижения, шведских войск и общее положение дел у шведов тотчас же становились известны воеводам благодаря связям местных крестьян и выходцев с оставшимся зарубежным населением. В пер­вых числах января от крестьян одной из зарубежных деревень стало известно, что в Нарву прошел отряд конницы и пехоты, численностью свыше 1000 человек[159]. Много сведений и слухов о ходе войны шведов с Литвой и Данией, не во всем, впрочем, достоверных, а также о ма­лочисленности  гарнизона   города  Ямы,   принесли   выходцы-ямляне, посланные Данилой Неплюевым в Яму к «сродичам».. Эти сведения выходцы получили от ямского посадского старосты, от посадского человека и от «немчина» «Велинкова прикащика»[160]. Подобные же сведения получил «у друзей своих у зарубежных   мужиков»   псковский /45/ посадский человек, посланный князем  И. А. Хованским к шведам «тайным обычаем» и побывавший и трех верстах от Ивангорода[161].

Военные действия в январе 1658, г. ознаменовались крупным успе­хом русских. Хованский, стоявший на зимних квартирах в Пскове и располагавший более значительными силами, чем другие воеводы, так как у него было в это время «ратных всяких чинов людей 1756 чело­век»[162], решила предпринять поход под Сыренск. Предполагалось взять крепость приступом, и для этой цели готовились штурмовые лестницы. Однако вести о походе русских войск под Сыренск произвели панику среди гарнизона крепости. 5 января шведы бежали в Нарву, бросив город на произвол судьбы. Хованскому осталось только спешно вы­слать отряд, чтобы занять оставленный город и крепость. В Сыренске русским достались многочисленные трофеи, одних пушек в покинутой крепости было найдено 17. Хованский поставил в Сыренске 500 псков­ских стрельцов полков Ивана Волкова и Григорья Вельяшева, псков­ских казаков и две роты рейтар. Воеводой Сыренска был назначен Федор Квашнин, который получил приказание укрепить город. Новый город был снабжен боевыми припасами и продовольствием. Гдовскому воеводе Богдану Нащекину было предписано возобновить острог на правом, берегу Наровы напротив Сыренска[163].

Переход Сыренска в руки русских не только не вызвал бегства местного населения, но, наоборот, был причиной массового стремления перейти в русское подданство. Князь Хованский доносил после заня­тия Сыренска: «Сыренскаго, государь, уезду многие пашенные крестьяня идут на твое, великого государя, имя. И мы, холопи твои, тех пашенных крестьян велели приводить к вере»[164].

Вслед за занятием Сыренска был предпринят поход на Яму. 12 ян­варя князь Г. С. Куракин выслал под Яму из Новгорода воеводу кня­зя Василия Андреевича Солнцева с дворянами и детьми боярскими Бежецкой пятины, 300 московских стрельцов и 400 новоприборных солдат. Одновременно был послан приказ Даниле Неплюеву в Сомерскую волость идти с находившимися у него ратными людьми на соединение с князем Солнцевым и быть в его полку[165].

Через несколько дней — 20 января — из Пскова выступил отряд под командой стольника князя Михаилы Щетинина. Отряд этот также должен был итти к Яме. В составе его было 6 сотен служилых людей, 270 донских казаков, 90 псковских казаков и 200 рейтар[166]. Между тем шедший к Яме Неплюев повоевал шведские земли. В Пись­ме к гдовскому воеводе от 19 января 1658 г. генерал-губернатор Иа-германландии Кристер (Христофор) Горн жаловался, что «ныне не в дальнем времяни... из Сомерские волости суды за рубеж многие люди приходили и многих наших людей побили, и пограбили и многих в по­лон поймали»[167].

Видимо, движение русских войск напугало шведов, и Горн пытался избежать опасности путем переговоров. Упомянутое выше письмо его от 19 января он послал в Гдов с нарвским барабанщиком,   который /46/ был встречен русским разъездом в 3 верстах от Сыренска и приведен к сыренскому воеводе Федору Квашнину[168]. Кристер Горн писал о при­езде Конрада фон Бернера, входившего в состав шведского посольства, которое было задержано в Москве. Бернер действительно был отпущен московским правительством в Швецию. Горн предлагал приостановить военные действия до тех пор, пока шведским послам в Москве будут доставлены королевские Грамоты .(в ответ на запрос, посланный с Бернером)[169].

Положение Горна было весьма тяжелым. Неделю спустя выходец-ямлянин - посадский человек, ездивший из Ямы в Нарву и пробывший там 10 дней,— сообщил, что в Нарве налицо только 500 человек кон­ных, 700 пеших, да на мельнице 400 солдат, всего, таким образом, 1600 человек[170]. Захваченные под Нарвой около этого же времени в плен поляки, мастера будного дела, сообщили примерно такие же дан­ные: они утверждали, что гарнизон Нарвы вместе с мещанами не пре­вышает 2 тысяч.

Положение шведов было тяжелым не только вследствие недостатка в вооруженных силах. Те же пленные поляки показали, что «в Ругодиве де ратные люди   хлебными запасы и конскими кормы скудны, потому что государевы ратные люди Ругодивской, и Ивангородцкой, и Ямской, и Копорской уезды обвоевали. А запасного де хлеба в Руго-диве нет, а которой де хлеб есть у мещан, и у тех де мещан хлеб емлет енерал неволею и роздает ратным людям солдатом и рейтаром»[171]. Высланный из Новгорода отряд стольника князя Вас. Солнцева при­шел под Яму 21 января. На следующий день город был взят штурмом. Защитники его частично были перебиты, частично взяты в плен, частично успели скрыться в замке: «заперлись в каменном в Малом Вышегороде». Находившиеся в городе пушки достались русским. Завладев горо­дом, Солнцев приступил к осаде замка, который был, по словам Солн­цева, «не велик, только добре крепок»[172].   В   освобожденном   городе были поставлены русские войска. Служба здесь была тяжелая и опас­ная, так как город находился под обстрелом из замка. В состав войск, размещенных на этом участке блокады, входили ямские вольные ка­заки — атаман Осип Сольский с товарищами в  числе  100 чел.  Из отписки новгородского воеводы   князя   Куракина   известно,   что они стояли «на службе в Яме в большом каменном городе» со стольником князем В. Солнцевым и Данилой Неплюевым и, будучи   на службе, оскудали и одолжали[173]. Засевшие в замке шведы рассчитывали на по­мощь из Нарвы. Осаждавшие войска знали о возможном приходе из Нарвы значительных сил на выручку Ямы   и  принимали свои меры предосторожности — около укрепленного лагеря были устроены надол­бы и набит «частик». Такие же надолбы от дороги до реки были устроены на месте расположения отряда Неплюева. Надолб не было лишь со стороны города, так как осажденные держали подступы к зам­ку под непрерывным обстрелом и не допускали произвести необходи­мые работы. Вокруг лагеря стояли днем и ночью сторожевые сотни, «отъезжие сторожи» ездили кругом. Кроме того, дважды в день, а по вестям и ночью посылались станицы и «подъезды» к Нарве и /47/ Копорью[174]. Готовясь к штурму замка, Солнцев и Неплюев просили о вы­сылке к ним осадной артиллерии. Они писали, «что де им без большого ломового наряду к Вышегородку к Яме приступать не уметь, потому, что место крепкое и пинард де с ними нет». Еще до получения их от­писки Куракин выслал к ним из Новгорода одну ломовую пищаль, лорох, свинец и фитиль[175].

Штурм «Вышегорода Ямы» был предпринят ночью 7 февраля, но не увенчался успехом. Впрочем и потери штурмовавших были незна­чительны — два убитых солдата и один раненый поручик. Гораздо хуже было то, что во время штурма обнаружилась слабость дисциплины и несогласованность действий начальников отрядов. Солнцев и Неплюев доносили, что сомерские солдаты не пошли на приступ, говоря: «будет де пойдут дворяне к приступу и стрельцы московские, и они де тож пойдут». Кроме того, Солнцев и Неплюев жаловались на новоприбор­ных солдат, из которых многие разбежались, на Росформа, распустив­шего значительное число солдат своего полка по домам, и на князя Ш,етинина, который со своим отрядом воевал в Копорском и Ямском _уездах. По словам Солнцева и Неплюева, они просили Щетинина идти к Яме или Нарве, но тот повернул к Пскову, причем разорил и сжег деревни в Копорском и Ямском уездах, где ратные люди его отряда заготовляли кормы для себя и фураж для своих лошадей[176].

Жалобы на Щетинина были не основательны, так как опустошение тех мест, в которых он оперировал, входило в его задачи и преследо­вало цели уничтожения продовольственной и фуражной баз против­ника. Щетинин выступил в Копорский уезд 20 января, имея приказ воевать уездных людей, которые построились после похода князя Хо­ванского. Исполняя приказ, Щетинин подошел к Копорью, выжег от­строенные вновь на посаде дворы и разослал ратных людей к морю воевать Копорский уезд. В течение пяти дней, пока посланные им от­ряды разоряли уезд, Щетинин стоял под Копорьем в 2 верстах от кре­пости. 10 февраля Щетинин вернулся в Псков. Он вывел в Гдовский уезд 52 семьи крестьян Копорского уезда, всего более 200 мужчин и женщин; кроме того, он привел 362 пленных мужчин и женщин из той части населения уезда, которая оставалась верной королю[177].

Между тем шла подготовка к большому походу под Нарву. Изве­стия об уменьшении численности ее гарнизона, об увозе части артил­лерии и о недостатке продовольствия побудили московское правитель­ство предпринять попытку захвата этого города[178], хотя наличные вой­ска, которыми располагали русские в данном районе, были относи­тельно невелики. Главные силы, находившиеся под командой Хован­ского и стоявшие на зимних квартирах в Пскове, насчитывали в это время около 1500 человек[179]. В подкрепление их было предписано вое­воде Федору Лодыженскому выступить из Лавуйского острога со своим полком и действовать под началом Хованского. К нему же должны были, приди 1000 солдат из Олонца[180]. Кроме того, два приказа мос­ковских стрельцов, укомплектованные по 500 человек в каждом, долж­ны были быть высланы Куракиным из Новгорода. Для спешности они должны были ехать на подводах, собранных с монастырей и с посадов. /48/

Однако Куракин располагал после посылки отряда Василия Солнцева под Яму всего 358 стрельцами в обоих приказах, которых он не мог пополнить до указанного числа, так как новоприборные солдаты были все с Солнцевым под Ямою и с Лодыженским в Лануйском остроге[181].

Готовясь к походу, Хованский послал приказы под Яму к Щетини­ну и в Сыренск к Федору Квашнину — выслать под Нарву разведку, чтобы точно выяснить численность находившихся в ней войск[182]. Высланная Квашниным рота рейтар захватила под Нарвой в качестве языков тех мастеров будного дела, о которых мы упоминали выше. По­лученные у них сведения были благоприятны, но Хованский медлил втупать в поход, так как назначенные в его отряд ратные люди ни из Сомерской волости, ни из Новгорода не прибыли[183].

Выступление Хованского было форсировано известием о нападении на отряд Солнцева и Неплюева шведских войск, пришедших из Нарвы на выручку осажденной крепости Ямы[184]. 22 февраля днем, вскоре по­сле того как под Яму вернулся разъезд, высланный к Нарве и ничего не обнаруживший, внезапно появился сильный отряд шведской конни­цы и пехоты. Шведы напали на осаждавших. Бой шел в слободе на реке Луге и за рекой[185]. Первоначально шведы имели успех и выбили Неплюева с его отрядом из слободы[186], но затем русские оправились и стали теснить шведов, нанося им потери и захватывая пленных. После этого шведы стали отступать к Нарве, прикрывая свой отход огнем из пушек. Так как обойти шведов из-за глубоких снегов и болот было нельзя, то русские их не преследовали[187]. Тотчас же, как только про­изошло нападение, Солнцев и Неплюев послали гонцов в Сыренск и Новгород, прося подкреплений[188]. Однако у Куракина в Новгороде было в это время (конец января) всего 72 новгородских стрельца, несших караульную службу вместе с посадскими людьми[189]. Выслать подкреп­ления он не мог и приказал Солнцеву и Неплюеву, в случае превос­ходства сил противника, отступить от Ямы: «чтоб они... пороховую» казну и пушки ломовую и верховые взяв с собою шли отводом с ве­ликим береженьем, чтоб наряд и пороховую казну в целе отвесть и ратных людей и себя уберечь». Не получая подкреплений ни из Нов­города, ни из Пскова[190], Солнцев и Неплюев сняли осаду и отвели вой­ска, хотя за несколько дней до нападения шведов осажденные вели переговоры о сдаче и комендант принял уже условия капитуляции. После отхода шведы заняли город и перевели в него из Нарвы две роты драгунов и роту рейтар в дополнение к гарнизону, уже нахо­дившемуся в Яме[191].

Следуя реляциям шведских военачальников, в шведской, а за ней и в русской исторической литературе занятие Ямы трактовалось как крупное поражение русских. На самом деле успех шведов в бою был лишь эпизодическим. Они заняли город уже после того, как он был оставлен русскими, причем сами не придавали этому большого /49/ значения. Несмотря на занятие Ямы, Делагарди в ближайшие же дни — 23—25 февраля — отправил в Юрьев Ливонский и Новгород письма с жалобами на действия русских в Яме, Копорье и Сыренске и с пред­ложением приостановить военные действия[192].

Между тем князь И. А. Хованский со своим полком, численность которого достигала 1900 человек, двигался по направлению к Нарве. К 7 марта он был в 20 верстах от города. Остановившись, Хованскай выслал вперед донских казаков, чтобы точно разведать численность шведских войск, находившихся в городе. Назначенные в полк Хован­ского 1000 олонецких солдат, а также сомерские солдаты и московские стрельцы из отряда князя Солнцева не прибывали. Хованский жало­вался, что Солнцев не подчинился его требованиям,— не отдал ни сол­дат, ни стрельцов. 5 марта со всем своим отрядом он тайно от Хован­ского пошел из Сомерской волости по направлению к Яме и остано­вился в 20 верстах от нее в деревне Дубне[193].

Шведы со своей стороны пытались организовать сопротивление. После неудач гдовского похода они фopмиpoвaли новые рейтарские части и производили в Нарвском и Ревельском уездах набор крестьян в ополчение. Узнав, что собранные ими крестьяне стоят вместе с не­большим отрядом в 50 верстах от Ревеля, Хованский выслал против них четыре роты рейтар и донских казаков. Посланные вернулись 26 марта и сообщили, что они побили более 200 человек, разорив те места, где стояли собранные крестьяне, и те, откуда они собирались[194]. Одновременно с действиями Хованского под Нарвой и Ревелем Лодыженский действовал под Ниеншанцем. В конце марта ратные люди, стоявшие в Лавуйском остроге, «ходили изгоном» к Канцам, ворвались на посад и штурмовали крепость. Взять ее не удалось и, захватив пленных, ратные люди вернулись в Лавуйский острог[195].

Пленные, приведенные рейтарами и казаками, которых Хованский посылал под Ревель, показали, что полк Магнуса Делагарди передан Густаву Горну и размещен в Пернове, Ревеле и уездах этих городов; общая численность его не превышает 1500 человек. Они же сообщили, что «ныне де графу Магнусу король от полку отказал, и енеральство отнял за то, что де он много людей потерял на гдовском бою». Сведе­ния о снятии Магнуса с должности командующего войсками соответ­ствовали действительности. 20 декабря 1657 г. он был назначен вести мирные переговоры с Польшей и сдал командование вооруженными силами Лифляндии, Эстляндии и Ингерманландии Густаву Горну[196].

Активность русских побуждала шведов делать новые предложения перемирия. 27 марта отряд, высланный из Нарвы, подъехал к русской «отъезжей стороже» и передал просьбу о высылке представителей на съезд. Съезд состоялся. С русской стороны на съезд прибыли головы московских стрельцов Тимофей Полтев и Михаил Ознобишин, вместе с полуполковником Давыдом Зыбкиньш с начальными людьми, со шведской — «королевской стольник» Конрад Франденберх и полковник Эверс Кнор с начальными людьми. Франденберх сообщил, что он воз­вращается с ответом короля, что «король де положил во всем на_. великого государя волю, что... великому государю годно будет, так велел и учинить»; он просил приостановить военные действия в /50/ Ревельском и Нарвском уездах. «А Ругодивской, и Колыванской, и Иванегородцкой, и Ямской и Копорской уезды,— писал Хованский, донося о съезде,—твои, великого государя, ратные люди воюют, без остатку разоряют, чтобы неприятелю было страшно»[197].

Через несколько дней предложение перемирия повторилось. 31 мар­та генерал Густав Горн послал из Выборга письмо к новгородскому воеводе князю Г. С. Куракину, предлагая прекратить военные действия и требуя отвода русских войск от Сыренска и Нарвы[198].

Действительно, к весне 1658 г. хозяевами положения были русские. Они беспрепятственно распоряжались не только в землях, лежавших направо от Наровы, но также в Нарвском и Ревельском уездах. Силы, которыми располагали шведы, были незначительны, и они не рисковали предпринять какие-либо действия для отпора русским. Высланная из Ракобора (Везенберга) к Нарве в разведку рота рейтар натолкну­лась в 40 верстах от Нарвы на донских казаков, посланных Хованским 16 апреля в Ревельский уезд за Сем-реку. Казаки перебили всю роту, кроме одного рейтара, которого взяли в качестве языка. Он показал, что шведы собрали все наличные силы из Ревеля, Пернова, Ракобора и других мест, сосредоточив их в 10 верстах за Ракобором на Ревельской дороге. Всего здесь стояло шесть полков рейтар, человек по 200, «а в ыном полку и меньши», да шесть знамен драгун, по 20—30 чело­век под знаменем, «а больши де того немецких людей не зберетца нигде»[199].

Положение осажденной Хованским Нарвы было очень тяжелым. В 20-х числах апреля выходцы из Нарвы - поляки-шляхтичи и дра­гунский капрал - показывали, что «в Ругодиве и в Ывангороде людем. голод большой, хлеба в рядех купить не добыть, а которой хлеб енерал Христафор Горн имал ратным людем на корм у полатников у мещан, и тот хлеб ратные люди поели. А ныне... полатники енаралу в хлебе отказали, что сами стали голодны, и енерал... вместо хлебного корму дает солдатом и рейтаром сельди соленые. И от того.... солдаты и рейтары многие померли з голоду, а иные жилецкие люди голодом помирают». Они утверждали, что если русские продлят блокаду! до Троицына дня, то гарнизон весь перемрет[200]. Выходец драгунский кап­рал сообщил также, что, после того как русские подошли к Нарве и предложили шведам сдать Нарву и Ивангород, Христофор Горн сооб­щил об этом королю. Посланные им люди вернулись в Нарву 27 апре­ля и привезли ответ, в котором король якобы разрешал сдать Иванго­род, Копорье и Яму, но ни в коем случае не Нарву[201]. По его словам король намерен был вывести из Нарвы и Ивангорода все войска, так как рассчитывал заключить мир с русскими в ближайшее же время.

Однако уже 21 апреля Хованский получил предписание устроить, съезд и принять шведское предложение о приостановке военных дей­ствий в связи с приездом Конрада Франденберха. На следующий день была учинена «вытрубка». Из Нарвы навстречу людям, посланным вытрубливать, выехали полковники и начальные люди. Стрелецкий го­лова Михайло Ознобишин сообщил им о согласии русских на прекра­щение военных действий впредь до окончания миссии Конрада. Вслед за этим из Нарвы выехал сам Христофор Горн, которому был объявлен /51/ царский указ о прекращении на время военных действий, снятии оса­ды и отводе русских войск от Нарвы.

В последовавших затем переговорах были приняты взаимные обя­зательства «задоров никаких не чинить» и сообщить о прекращении военных действий во все порубежные города. Особая забота была про­явлена по отношению к вновь приобретенным областям. Как доносил Хованский, «на том, государь, съезде мы, холопи твоя, договор учини­ли, чтоб в твою, великого государя, сторону в порубежные городы и под Сыренск и в Сыренский уезд немецкие люди войною не ходили и Сыренского уезду присяжных крестьян не воевали и насилья ника-кова им не чинили». Совершив размен пленными, Хованский 24 апреля Снял осаду и пошел со своими войсками в Псков[202], оставив в Сыренске гарнизон в 200 солдат и 100 московских, стрельцов.   В Псков войска пришли 3 мая.

Прекращение военных действий могло еще не означать окончание войны. Поэтому, хотя повсюду и был разослан указ, предписывавший не совершать нападений на шведов, однако войска в Пскове, на Лавуе и во всех городах, «которые от немецкого рубежа ведомы», стояли в сборе и «к походу совсем наготове»; им было приказано «жить с ве­ликим бережением и про приход немецких людей и про всякие вести проведывать, чтоб немецкие люди обманом и украдом не пришли и дурна какова не учинили»[203].

Впрочем, военные действия больше не возобновлялись. В результат те русско-шведских переговоров в Москве в первых числах мая 1658 г. воеводы порубежных городов и стоявших у границ войск полу­чили указы о полном и повсеместном прекращении с 21 мая всяких, враждебных действий по отношению к шведам[204].

Тяжелая война с Польшей за Украину и Белоруссию истощила Московское государство; продолжать одновременно войну со Швецией было невозможно. Швеция была обессилена многолетними войнами, ведя борьбу одновременно с Польшей, Данией и Россией. Обе стороны стремились к миру. После длительных переговоров 20 декабря 1658 г. был заключен договор о перемирии на три года, Этот договор, изве­стный под названием договора в Валиесаари, закреплял за русскими и шведами те земли, которые фактически были в их руках к моменту переговоров. Все завоеванные в Лифляндии города остались под вла­стью русских, Ижорская земля и западная Карелия оставались за шведами.

Обе стороны были очень довольны условиями договора. Московское правительство расценивало договор, как большой успех. По городам были разосланы грамоты о заключении перемирия и о том, что шведы «в нашу сторону уступили лифляндских 30 городов». Считали весьма выгодным договор и шведы. Один из участников переговоров, предста­витель шведской стороны, писал, что «русские были слепы с открыты­ми глазами»[205].

В 1661 г., когда истекал срок перемирия, положение Московского государства было еще более тяжелым, чем во время переговоров в Валиесаари. Для Швеции, наоборот, обстановка складывалась благоприятно, тем более, что им удалось заключить в Оливе мирный договор с поляками.   В   результате   русско-шведских   переговоров 21   июня 1661 г. был заключен Кардисский мирный договор. Русским пришлось /52/ отдать шведам значительную часть завоеванных лифляндских городов; за русскими признавалось право лишь на так называемые «Малые Лифлянты»; все земли, перешедшие к шведам по Столбовскому до­говору, оставались за шведами.

Значительных успехов русские послы добились в вопросе о на­селении. По Кардисскому договору шведы отказывались от всяких пре­тензий относительно людей, вышедших в Московское государство со времени Столбовского договора вплоть до Кардисского. Кроме того, шведы обязались не требовать выдачи пленных, принявших правосла­вие, а также не считать изменниками и не преследовать своих поддан­ных, служивших во время войны русским. Этот параграф должен был обезопасить положение населения, которое помогало русским войскам и почему-либо осталось после Кардисского договора на шведской тер­ритории. Так война 1656—1658 гг., не открыв доступа к морю и не вернув отторгнутого края, освободила от иноземного гнета большие массы карелов западной Карелии и русского населения захваченных шведами уездов.

Это был лишь эпизод в истории народов СССР, но эпизод яркий и значительный. Народ не забыл о нем. Народное творчество сохранило поэтическое воспоминание о борьбе за освобождение людей плененной врагом Ижорскай земли. В прошлом веке была записана песня, широко распространенная в тогдашней Новгородской губернии и носящая несомненные признаки глубокой старины.

Подойду, подступлю,

Под Ивангород под  стену;

Проломлю, проломлю

Пороком стену каменну;                         

Отворю, отворю

Колывански  воротечки,

Колывански шнрокия;

Выведу, выведу

Душу красну девицу [206].

Тысячи русских людей перешли рубеж во время войны 1656—-1658 гг. и в последующие годы, вплоть до заключения Кардисского до­говора. Как мы отмечали, выход их принял формы организованного переселения. Выходцы получали от казны пособие для обзаведения хо­зяйством на новом месте. Им выдавали на семью по рублю денег да по четверти ржи, а многосемейным и более. Все они получали льготу в налогах и повинностях на 10 лет. Рядившиеся жить в дворцовых селах давали обязательство «во льготные годы... на своих новоживущих участках земля распахивать и поля огородить и дворы поставить».

Книги, в которых записывалась выдача денег и ржи выходцам, а также переписи выходцев, порядившихся в дворцовые села, сохрани­лись и позволяют выяснить положение выходцев в Московском госу­дарстве. Поскольку этот вопрос по своему значению и объему источни­ков должен быть объектом специального изучения, мы отметим лишь некоторые моменты из судеб выходцев, в той мере, в какой это связа­но с историей Ижорской земли во второй половине XVII века.

Современная событиям приказная выписка из записных книг зарубежских выходцев показывает, что значительная часть учтенных выход­цев осела в непосредственной близости от границы. Всего в выписке учтено 5296 семей, поселившихся в Новгороде, его пригородам и их уездах, в том числе в Новгороде—1907 семей, в Ладоге—101, в /53/ новгородских дворцовых селах — 2953; почти все остальные — на порож­них землях Новгородского уезда.

Вскоре после поселения многие выходцы ушли с отведенных им земель, «куда разошлись не ведомо»[207]. Из других источников мы знаем, что они перешли в монастырские вотчины и в поместья и вотчины слу­жилых людей[208]. Но многие выходцы остались в тех местах, где записа­лись первоначально. По годовой смете 1664 г, значилось: в Новгоро­де — «зарубежских выходцов 32 ч., захребетников 4 ч.»[209], в Ладоге — «захребетников и зарубежских выходцов 6 чел.»[210], в Пскове — «ивангородцов, ямлян и копорян — 282 ч.»[211], в Гдове — «иванегородоцов и их детей и братьи и племянников 69 ч.»[212].

Еще более любопытно, что значительное число выходцев сделалось служилыми людьми. Одни из них остались служить в тех отрядах, ко­торые сформировались во время войны, другие вновь записались в службу позднее. По переписи драгунов Сомерской волости 1667 в их среде было  «выходцов ямлян посадцких людей и их братьи и детей и племянников и внучат» 131 человек, да «зарубежских выходцов и их ппи-водных детей и братьи и дядьи пашенных людей, которые из-за свейского рубежа вышли на государево имя в Сомерскую волость издавна и в прошлом во 164-м году и поженинилися на солдацких вдовых же­нах и на дочерях»- во всех пяти сотнях 154 человека[213].

В ряде источников, относящихся ко второй половине века, отрази­лась служба копорских казаков. Укажем, например, что они значатся в смете военных сил Московского государства 1661 —1662 гг.[214], упоми­наются в приговоре новгородских воевод от 15 июля 1686 г. о посылке служилых людей для поимки крестьян, занимавшихся контрабандой на шведском рубеже[215], и в других документах.

Описанный нами массовый исход русского населения из Ижорской земли должен был отразиться на дальнейшей ее истории. Возникает во­прос, повлек ли уход тысяч русских крестьян и посадских людей пре­вращение Ижорской земли в Ингерманландию. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы дают отрицательный ответ. Состав населения Ижорской земли во второй половине XVIГ века изменился, но она не перестала быть русским краем. Как ни велик, был исход в первой поло­вине века и во время войны 1656—1658 гг., все же еще значительное число русских по тем или иным причинам осталось в Ижорской земле. Известно, что в Ивангороде, Ниеншанце и в ряде мест Ореховского и Крпорского уездов во второй половине века существовали русские при­ходы. Ряд шведских королевских грамот этого времени касается по­ложения русского населения Нарвы и Ивангорода[216]. Эти и другие ис­точники с совершенной несомненностью подтверждают наличие русско­го населения в Ижорской земле и после Кардисского мира. /54/

Помимо русских, в Ореховском, Копорском, Ямском и Ивангородском уездах жили исконные обитатели этих мест - ижора и водь, при­надлежавшие к православной церкви и крепко державшиеся русской культуры. Суперинтендент Нарвы Иоган Гецелиус младший в своем описании Ингерманландии 1684 г. говорит, что ингрнки и еатиалайсы (ижора и водь) в это время были православными и носили русскую одежду[217]. Еще в 1681 г. в крае почти не было людей, перешедших в лютеранство, кроме нескольких дворян[218].

После войны 1656—1658 гг. шведы сделали новую попытку изме­нить состав населения Ижорской земли. Были приняты меры, чтобы заселить оставленные русскими места колонистами из Финляндии. Именно к этому времени относится появление здесь финского населе­ния, осевшего преимущественно в Ореховском уезде[219]. Однако край не сделался финским, так как русское население в нем снова значительно утончилось за счет новых выходцев; Во второй половине XVII века в Ижорскую землю переселилось большое число раскольников[220]. В Ко­порском уезде у них была община, имевшая своего главу, некоего Симона Иовлева; члены ее занимались землепашеством и торгов­лей[221]. Кардисский договор, подобно Столбовскому, запретил жителям Ижорской земли переселение в Московское государство[222]. Между тем гонения на русское, водское и ижорское население со стороны местной администрации после окончания войны возобновилось с новой силой. Особых размеров оно достигло в 80-х годах, когда упоминавшийся нами Гецелиус младший принялся с чрезвычайной энергией за насаж­дение лютеранства[223].

Московское правительство, соблюдая внешне условия Кардисского договора, как и до войны, номинально не принимало выходцев, но оно не оставалось безучастным к положению православного населения за шведским рубежом и требовало от шведов соблюдения обязательств по отношению к его подданным, жившим в Ижорской земле. Так, в дипло­матических сношениях Московского государства вновь появился вопрос о русских подданных шведского короля. В московском соглашении от 22 мая 1684 г., заключенном шведскими послами в подтверждение Кардисского договора, специальный раздел посвящен положению православного населения в шведских владениях. Шведы обязывались при­нять меры к прекращению притеснений и гонений подданных, «которые родились в Греческой вере» и живут «в Ижорской земле и в Корелах»[224].

Однако уже в следующем, 1685 г., московское, правительство вы­нуждено было обратиться к шведскому королю с требованием соблю­дения условий Кардисского договора и только что заключенного согла­шения, так как преследования за веру не прекратились. Грамота при­водит ряд конкретных примеров насилий, которым подверглось право­славное население Ижорской земли и Карелии[225].

Все представления московского правительства по этому вопросу не /55/ смогли изменить положение. Преследования и гонения продолжались, и только освобождение Ижорской земли от иноземной власти положило им конец[226].

Следует отметить, что, как и прежде, гонения исходили от местной администрации. Нестерпимые притеснения понудили крестьян Карель­ского уезда послать ходоков в Стокгольм. Они получили жалованную грамоту от короля е. подтверждением своих прав, но нарвский суперин­тендент отказался считаться с предъявленным ему списком этой грамоты[227]. После получения грамоты 1685 г. Карл XI приказал произвести расследование и отменить все распоряжения, противоречащие русско-шведским договорам. Король указывал, что политика, нетерпимости мо­жет повлечь переселение жителей в Россию и обезлюдение края, и без того малонаселенного[228].

Опасения короля были вполне реальны. Вскоре после заключения Кардисского договора снова начался исход населения Ижорской земли в Россию. Снова в документах появляются указания на выходцев из-за шведского рубежа, рядящихся в крестьяне или бобыли. В этом отно­шении любопытна порядная зарубежского выходца Елисея Тимофеева в софийские бобыли 1676 г.[229] Можно указать также запись 23 марта 1669 г. о даче земли в дворцовой волости зарубежскому выходцу Ти­мошке Иванову, который «рядился ныне вновь, а наперед сего никуда не ряживался»[230]. Число подобных примеров можно значительно увели­чить. Во многих челобитных царям население земель, отошедших к Швеции по Столбовскому договору, жаловалось на мучения и разоре­ние, взывало о помощи и просило разрешения «перейти... для житья о Олонецкие и в Новгородцкие и во Псковские страны, чтоб им от их немецкого великого мучения и неволи... з женами и з детми, много­численным Христианом в конец не погинуть»[231].

Возобновившийся после Кардисского мира переход населения к рус­ским снова вызвал в шведских дипломатических документах жалобы на перебежчиков и требования их возврата. Уже через несколько лет после подписания Кардисского трактата в текст русско-шведского до­говора, заключенного на реке Плюссе в 1666 г., был внесен пункт о выдаче шведам выходцев, перешедших рубеж после 1661 г.[232]. Таким образом, вопрос об Ижорской земле и ее населении после войны 1656— 1658 гг. скоро возник вновь во всей его сложности и остроте. Попрежнему исконный русский край находился во власти чужеземцев, Москов­ское государство оставалось отрезанным от моря, население Ижорской земли продолжало подвергаться гонениям. Как и раньше, оно бежало через рубеж, взывало к своим единоверцам и единоплеменникам о по­мощи. Снова и снова шведы требовали возвращения выходцев, а рус­ские Добивались прекращения притеснений русских, вотских, ижорских и карельских крестьян н посадских людей, оставшихся в Ижорской земле и в западной Карелии.

Только возвращение Ижорской земли в русское государство могло полностью разрешить весь комплекс противоречий, столкновений /56/ интересов и взаимных претензий русских и шведов, созданный в Столбове и реставрированный в Кардиссе.

После войны 1656—1658 гг. Московское государство сделало еще одну попытку такого полного разрешения проблемы Ижорской земли. На этот раз оно пыталось вернуть Ижорскую землю путем диплома­тических переговоров. Царь Федор Алексеевич, вступив на престол, отказался подтвердить Кардисекий договор. Русские дипломаты обви­няли шведов в многократных оскорблениях и в качестве компенсации требовали возвращения Ижорской земли и Карелии. Требование было предъявлено посольством окольничего Ивана Васильевича Бутурлина в 1676 г. Последовавшие переговоры не привели к положительным ре­зультатам[233], хотя сама по себе попытка вернуть захваченные земли, не прибегая к оружию, не была чем-то нереальным. Само Московское государство незадолго перед тем уступило завоеванные им лифляндские города в результате дипломатических переговоров в Кардиссе и без какого-либо военного нажима.

Требование возврата Ижорской земли и Карелии еще раз было вы­двинуто при преемниках царя Федора Алексеевича — во время русско-шведских переговоров 1684 г., но затем оно было снято и больше не возбуждалось[234]. Только Петр I смог положить конец вековой тяжбе русского народа со шведами, твердой ногой стать у моря и открыть свободный путь на Запад.

Петр придавал Ижорской земле большое значение, он считал ее рус­ской землей и был очень недоволен, когда Апраксин в 1701 г. во время военных действий разорил некоторые места Ореховского уезда; в даль­нейшем царем были приняты самые решительные меры к тому, чтобы операции русских войск не отражались на положении населения[235].

Освободив от врага невские берега, Петр I основал в 1703 г. Пе­тербург. В старой русской Ижорской земле возник новый русский го­род, значение которого в последующей истории СССР трудно переоце­нить. /57/

---

[1] Писцовые книги Ижорскои земли, т. 1, годы 1613—1623, СПб.,. 1859, Преди­словие, стр. IV—V.

[2] А. Гиппинг. Нева и Ниеншанц, ч. II, СПб., 1909, стр. 124—125.

[3] Шведская интервенция, захват Ижорской земли и положение ее населения после Столбовского договора рассмотрены нами в другой, еще не напечатанной работе.

[4] А. Гиппинг. Указ. соч., ч. II, стр.'9—II.

[5] Там же, стр. 31—33'.

[6] Писц. книги Ижорской земли, т. I, СПб., 1859, стр. 73, 74, 75, 77.

[7] Там же, стр. 91

[8] Там же, стр. 83.

[9] Там же, стр. 42, 45, 54, 55.

[10] Там же, стр. 33, 76, 85.

[11] А.. Гиппинг.. Указ. соч., ,ч. II, стр. 125.                                               

[12] Там же, стр. 30—33.

[13] К.Якубов. Россия и Швеция в первой половине XVII в., М., 1897, стр. 275.

[14] А. Гиппинг. Указ. соч., ч. II, стр. 33—34

[15] Там же, стр. 239

[16] А. Петров. Город Нарва. СПб.,  1901, стр. 166,  177

[17] Там же, стр. 162; А. Гиппинг. Указ. соч., стр. 46

[18] ААЭ, т. IV, стр. 112

[19] А. Петров. Указ. соч., стр. 165  

[20] ААЭ, т.. IV, стр. 183, 200

[21] Я. Грот. Известия о Петербургском крае до завоевания его Петром великим. ЖМНП, 1853. ч. LXXVII, с. 7

[22] F. Carlson. Geschichte Swedenes. B. IV, Gotha, 1885. SS 161-165

[23] К. Якубов. Указ. Соч. стр. 141нет

[24] Там же, стр. 331, 120 и др

[25] РИБ, XXXVII, стб. 335-336; АМГ, I, стр. 330, № 311

[26] АМГ, I, стр. 330, № 311

[27] Там же

[28] ЦГАДА, Разряд. Столбцы, прик., ст. № 40, лл. 205—206

[29] Там же, лл. 212—213

[30] Там же, л. 216.

[31] Там же, л. 216.

[32] Первое ПСЗ, I, стр. 172—177

[33] С. Соловьев. История России, кн. 2, стб. 1687—1689

[34] F. Carlson. Op. dt., S. 169

[35] M. Истомин.   Рига и  осада ее царем Алексеем Михайловичем. Труды X археологического съезда, т. I, стр. 237.

[36] Grundliche und wahrhaftige Relation von der Belagerung der Kaniisri. Stadt Riga ,a Liefland, Riga, 1657, SIS. 37, ff.; Ch. Kelch. Lieflandfsche Histbria, Reval, 1695. SS. 576 ff

[37] H. Ha ns en.;Geschichte der Stadt Narva, Dorpat, 1858, SS. 103—105

[38] ЦГАДА. Шведские дела, 1656 г., № 1, лл. 86—90

[39] ЦГАДА. Шведские дела, 1656 г., № 1, лл. 51—52; АМГ, II, стр. 507, № 833.

[40] S. Puffendora Op. cit, S. 208

[41] Там же

[42] F. Carlson. Op. cit, S. 373

[43] ЦГАДА. Шведские дела, 1656, г., № 1, л. 52.

[44] АМГ, II, стр. 507, № .833

[45] ЦГАДА, Шведские дела, 1656 г., № 1, лл. 51—52

[46] Там же, л. 64

[47] Там же, л. 78

[48] F. Carlson. Op. cit., SS. 165—166, 167

[49] ЦГАДА. Шведские дела, 1656 г., № 1, лл. 62—64, 78—79.            

[50] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Моск. 'ст. '№ 276, л. 198.

[51] ЦГАДА. Шведские, дела, 1656 г., № 1 ,• лл. 62—64

[52] Там же, лл. „Z4—75, 99-т101

[53] Там же, л. 8 об.

[54] АМГ, II, стр. 507, № 833

[55] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Моск. ст., № 276, лл. 100—102.

[56] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Моск. ст., № 122, лл. 57—62

[57] Там же, л. 86

[58] ЦГАДА, Разряд. Столбцы Моск. ст„:№ 276, лл.. 197—198

[59] ЦГАДА. Разряд Столбцы Прик. ст., № 301, лл. 515—516

[60] ЦГАДА., Разряд. Столбцы Новг. ст.,/ № 122_Г л. 87

[61] Там же, л. 57 об.    

[62] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст., № 301, лл. ' 515—516

[63] ЦГАДА; "Разряд. Столбцы Моск. ст., № 276, л. 100 об.^;

[64] Военные действия в Карелии и в Южном Прнладожье подробно описаны в работе: С. Г а дз я ц к и й. Карелия и Южное Приладожье в русско-шведской войне 1656---58 гг. «Исторические Записки», XI, стр. 236—279. В настоящей статье данные о войне вКарелии и южном Приладожье приводятся в кратком, виде и.в той мере, в какой это необходимо при изложении хода военных действий в Ижорской земле и, в частности, в Ореховском уезде. В дальнейшем соответствующие факты будут
приводиться без дополнительных ссылок на названную выше работу.      

[65] С. Елагин. Утверждение России на Балтийском прибрежье — «Морской сборник», 1866, № 1, стр. 113.

[66] S. Puffendorf. Op. cit., p. 216

[67] ЦГАДА, Разряд. Столбцы Моск. ст., № 276, л. 100

[68] Там же, лл. 100—101

[69] ЦГАДА. Столбцы Новг. ст. № 122.         лл. 58—59

[70] ЦГАДА. Шведские дела, 1656 г., №        1. л. 78. 

[71] ЦГАДА. Разряд, Столбцы Прик. ст. № 301, л. 517

[72] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст. № 122, л. 86..

[73] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст.,        № 122, л л. 58—62

[74] Там же, лл. 77—78

[75] Там же, лл. 120—122

[76] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст.,        № 122, л. 86

[77] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст.,        № 301, л. 517

[78] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 122, лл. 86—89

[79] ЦГАДА: Разряд. Столбцы Прик/ ст., № 301, лл. 474—475 516--518

[80] I .SiuysVS. Puffe.ndorf. Op. cit., p. 216

[81] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст.  № 301   л  475

[82] S. Puf f endorf. Op. dQ p. 210

[83] Каждая отписка во время войны 1656—58 гг. направлялась одновременно в Разряд, в Приказ тайных дел, а некоторые, кроме того, в Посольский приказ в ставку царя и по другим адресам.

[84] ЦГАДА. Разряд. . Столбцы . Белг.. ст., № 387 л  294

[85] Там же, лл. 269—270

[86] ЦГАДА. Городовые книги по Новг., № 52. 1657 г., лл. lit— 111 об., 119—119 об.

[87] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст., № 528, лл. 93—96

[88] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, л. 272.       

[89] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., №  118, л. 387.

[90] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 69—80

[91] Там же, лл. 294—296

[92] Там же, л. 69

[93] ЦГАДА, Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл.'- 73—76

[94] Там же, лл.,445—146

[95] Там же, лл. 74—75

[96] Та м же, л. 446

[97] Там же, лл. 81—83, 449—450

[98] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, М., 1914, стр. . 472—475, № 119.

[99] F. Carlson. Op. cit., SS. 281—282

[100] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст..¹ № 261, л. 137

[101] ЦГАДА. Столбцы. Белг. ст.. № 387, лл. 441—445

[102] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 349—353

[103] Там же, лл. 360—362

[104] ЦГАДА, Разряд. Столбцы Белг. ст.. № 387, лл. 372-374

[105] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, стр. 337,

[106] ЦГАДА.. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 437—440.

[107] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 261, л л. 97—100.

[108] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 12—13

[109] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165. лл. 14—16

[110] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 429—430

[111] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, л. 408. ² Т а м же, л. 419.

[112] Там же, лл. 428—429

[113] Там же, л. 383

[114] Там же, лл. 419—420

[115] ЦГАДА. Разряд Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 408—409

[116] Там же, л. 429.

[117] Там же, л. 420

[118] Там ж е, л. 428

[119] Там же, л. 420.

[120] Там же, л. 429

[121] Там же, л. 421.

[122] Там же, л. 384

[123] Там же, л. 409.

[124] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст.. т. VI. стр. 335—338; ЦГАДА. Разряд. Столбца Белг. ст.. № 387, лл. 336—338, 339-340, 341—344

[125] Там же, л. 372 и помета на л. 371 об

[126] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новь ст., № 165, л. 21.       

[127] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 383—384

[128] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Белг. ст., № 387, лл. 431—435

[129] Т ам ж е, лл. 421—422.   

[130] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг.. ст., № 165, л. 52.    

[131] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т.-VI, стр. 338—340; ЦГАДА. Разряд Столбы Новг. ст., № 118, л.,4, № 165, л. 44 и др.  

[132] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, стр. 338—340.

[133] Там же, стр. 339.

[134] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 44—45.

[135] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, стр. 339—341.

[136] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № :118, л. 5.

[137] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, стр. 340—341.

[138] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, л. 5

[139] Сб. Моск. Арх. Мин. Юст., т. VI, стр. 341—342.

[140] Т а м же, стр. 343—344

[141] Там же, стр. 343.

[142] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118. лл. 6—7.

[143] Там ж е, № 165, лл. 41—42

[144] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 118—f 19; № 118  л. 7.

[145] Там же, № 165, лл. 118 и ел

[146] S. P u f f e n d о г f. Op. cit., p. 374.

[147] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст., №340, лл. 257—259.

[148] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 118—128.

[149] S. .Puf Tendo rf. Op. cit., о. 374

[150] ЦГАДА. Разряд.   Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 118—128; № 118, лл. 8—9.

[151] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст., № 870, л. 136.

[152] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, лл. 8—9.

[153] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прик. ст., № 870, лл. 135—137.

[154] ЦГАДА. Городовые книги по Новгороду. Книга № 62   (значится по   описи 7168/1660 г., на самом деле 7167/1659 г.), л. 95.

[155] Там же, кн. № 63 7168/1650 г., л. 81.

[156] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, лл. 148—149.

[157] ЦГАДА. Шведские дела 1658 г., № 1, лл.   41—44,   168—174 (от 12   декабря 1657 г.), лл. 1—6, 7—10 (от 18 декабря 1657 г.), лл. 1—55, 60—64 (от 23   января 1658 г.), лл. 24—29,   30—31. 160—165, 165—167 (от 18 февраля 1658 г.), лл. 45—46. 175—178, 195—199 (от 23—25   февраля 1658 г.), 245—255 (от   27   марта   1658   г.), 179—188 (31 марта 1658 г.). Некоторые из писем,   датированные декабрем и   январем, имеют отметки о получении их в феврале.

[158] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 181—182.

[159] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, л. 179.

[160] Там же, лл. 180—181.

[161] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, л. 112.

[162] Там же, л. 179.

[163] Т а м же, лл. 129—130. Переписка об учете захваченного имущества и снаб­жении Сыренска боевыми и продовольственными припасами — Столбцы Новг. ст., № 87, лл. 199—200; № 118, лл. 167—168, 309—314,   245—247; № 165, лл. 190—192.

[164] Там же, л. 131.

[165] Там же, л. 239.

[166] Там же, лл. 244—245.

[167] ЦГАДА. Шведские дела, 1658 г., № 1, л. 36.

[168] ЦГАДА. Шведские дела 1658 г. № 1, дл. 32—33.

[169] Т а м ж е, лл. 34—37.   

[170] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, лл. 270—271.

[171] Т а м ж е, лл. 285—287.

[172] Там же, лл, 170—171.

[173] Т а м ж е, л. 348.

[174] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 1S5, лл. 291—292.

[175] Там            же, № 118, лл. 270—271.

[176] Там          же, лл. 288—290.

[177] Там           же, лл. 362—365.

[178] Т а м          же, лл. 282—283.

[179] Там           же, № 165, л. 201.

[180] Там           же, л. 267.

[181] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, лл. 236—240.

[182] Там  же, лл. 268—269.

[183] Там же, лл. 283—287.

[184] Там же, лл. 200—201

[185] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, л. 292. 

[186] ЦГАДА. Разряд. Приказные дела нов. разборки, № 1135, лл. 60—61. 

[187] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, л. 292 

[188] Там же  л. 200- Приказн. дела нов. разборки, № 1135, л. 60.

[189] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 118, лл. 240—241.

[190] ЦГАДА. Приказн. дела нов. разборки, № 1135, лл. 61—62.

[191] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 211, 292; S. Puffendorf. Op. cit., S. 566

[192] ЦГАДА. Шведские дела, 1658 г., № 1, лл. 45—46, 175—178, 195—199.

[193] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 209—212.

[194] Т а м же, лл. 206—208.

[195] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Прнк. ст., № 353, лл. 134, 138; S. Puff en do rf. Up. cit., S. 566.

[196] F. Carlson. Op. cit., S. 283.

[197] ЦГАДА. Шведские дела, 1658 г., № 1, л л. 236—239.

[198] Там же, лл. 179—188.

[199] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 229—230.

[200] Там же, лл. 227—228, 242.

[201] Там же, лл. 242—245.

[202] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 165, лл. 231—234..    

[203] Т а м же. лл. 239—240, 231—234

[204] ЦГАДА. Шведские дела, 1658 г.,' № i, лл. 304—306 348—353

[205] F. Carlson. Op. cit, S. 326.

[206] А. Петров. Указ. соч., стр. 125—-126. Упоминание в песне «пороков» ука­зывает на архаичность ее текста.       

[207] ЦГАДА. Приказные дела старых лет, 1660 г., № 130, лл. 1—9.

[208] См., например, документы в приложении к работе А. М. Г н е в у ш е в а. Нов­городский дворцовый приказ в XVII веке, М.,  1911

[209] ЦГАДА. Разряд. Столбцы Новг. ст., № 299, л. 52.

[210] Там же, л. 69.

[211] Т а м же, л. 73. -   'Там же, л, 86.

[212] ЦГАДА. Разряд. Дела Десятен., № 292, лл. 1—118 об.

[213] Веселовский.   Сметы    военных     сил     Московского     государства 1661—1663 гг., М., 1911, стр. 13.

[214] РИБ, т. V, стб, 874—87fi, № 353.

[215] А. Гиппинг, Нева и Ниеншанц, ч. II, стр. 223, 240. А. Андреев. Грамота 1685 г. царей Иоанна и Петра   Алексеевичей шведскому королю Карлу XI—ЛЗАК, вып. 33„ стр. 358—359.

[216] А. Петров. Указ. соч., стр. 176—179.

[217] А. Г и п п н,н г, Указ. соч., ч. II, стр. 6.

[218] Там же, стр. 221.

[219] Там   же, ч Л, стр. 26—27, ч. II. стр. 217.

[220] Я. Гротт. Указ. соч.—ЖМНП, 1853, ч. LXXVII, стр. 11.

[221] И. Филиппов, История Выговской   старообрядческой пустыни, СПб., 1862, стр. 341.

[222] ПСЗ, т. 1, № 301, стр. 544—545 (§21).

[223] А. Андреев, Грамота 1685 г. царей Иоанна и Петра Алексеевичей..., ЛЗАК,

вып. 38, стр. 350.

[224] ПСЗ  т. II, стр. 620—621, № 1076.

[225] А. Андреев, Указ. соч., ЛЗАК,   вып. 33, фототипическое   воспроизведение

грамоты на вкладном листе (табл. 1).

[226] А. Андреев. К истории Ингрии¹ и Карелии в конце   XVII   в.— Доклады Акад. Наук СССР, В. 1927, № 8, стр. 179.

[227] А. Андреев. Грамота 1685 г..., ЛЗАК, вып. 33, стр. 360.

[228] Там же, стр. 361

[229] Б. Греков. Новгородские бобыльские порядные — «Чт. в Общ-ве ист. и др. росс», 1938, кн. II, стр. 31—32, № 35.

[230] А. Гневушев. Новгородский дворцовый приказ в XVII в., М. 1911, стр. 5_

[231] А. Андреев. К истории Ингрии и Карелии...— Доклады Акад. Наук СССР, В, 1927, № 8, стр. 179.

[232] ПСЗ, т. I, стр. 645—646, № 395 (§ 6).

[233] Н. Бантыш-Каменский. Обзор внешних сношений России, т. IV, М., 1802, стр. 195; Е. Замысловский. Сношения России с Данией и Швецией з царствование Федора Алексеевича. «Русский Вестник», 1887, № 1, стр. 14; Н. Уст-рялов. История царствования Петра Великого, т. I, СПб., 1858, стр. 102—103

[234] Н: Устрялов. Указ. соч., т. I, стр. 119—120.

[235] С. Соловьев. История России, кн. 3, стр. 1267.